Так он сразу вывел меня за круг живых. Наверное, у меня могли найтись возражения, но он не был настроен их выслушивать.
– Я не был предупрежден о вашем визите, – продолжал он, стараясь, чтобы ирония не уступала хорошо приготовленной горчице, – и поэтому принял свои меры. Так что сейчас я и без вас знаю, где она находится. Весь ваш расчет построен на том, что я не могу сейчас пренебречь делами даже ради нее; сегодня не могу. Но уже смогу завтра! Поэтому вы проживете еще сутки. Вы увидите… Вы узнаете о конце ваших сообщников; он будет страшным. Ваш настанет после них…
Откровенно говоря, когда я готовился к разговору с Властелином, я представлял себе все несколько иначе. Мне рисовалось нечто, смахивавшее на мирную конференцию, на которой стороны усердно ищут взаимоприемлемых путей к достойному выходу из окопов и убежищ. В конце концов, письмо Лезы было лишь предлогом, чтобы попасть к нему, темой же разговора, по моему разумению, должно было стать совсем другое: положение Ассарта накануне войны и неизбежный разгром его вскоре после ее начала. Однако для осуществления моего замысла нужно было прежде всего, чтобы он вообще захотел меня выслушать, а кроме того – чтобы он был способен разумно воспринимать аргументы. На самом же деле оказалось, что он не желал первого и, вероятнее всего, не мог второго.
– Ваше Всемогущество! – сказал я, когда он сделал передышку на мгновение; я старался, чтобы голос не дрожал. – Мне кажется, в прочитанном вами письме мне дана определенная рекомендация. Скажу больше: автор письма, считая, видимо, что может обещать от вашего имени, гарантировала мне мою неприкосновенность. Она ошибалась? В таком случае я сожалею, что захотел принести вам хоть какое–то успокоение.
Я рассчитал верно: такой поворот оказался для него неожиданным. Он знал, что он всемогущ: он знал, что никто не смеет хоть что–либо обещать от его имени – если только он сам не повелел сделать это. Никто. Но Леза не относилась к этим «никем», она была единственным, пожалуй, человеком в мире, замены которому не было: нет замены тем, кого ты любишь. Тут была область совсем другого права, по которому больше власти у того, кто любит беззаветней. По этому праву Леза была выше – хотя бы потому, что Изар все же делился между нею и властью, которая тоже была его любовью, – в то время как для нее он занимал весь мир. И сказать сейчас: «Это все женская болтовня, я не позволял этого!» – для него было все равно что предать ее. Да по сути дела, так оно и было бы.
