Вектор вовне — это изучение в первую очередь времени. Время – важная категория в искусстве, и в лучших произведениях – будь то картины малых голландцев или фильм «Нелюбовь» – оно представлено с точностью документа. Мы видим весь процесс поиска потерянного ребенка в фильме Звягинцева, и это не художественный вымысел, но все же образ нашего времени заключается не в нем, а в самой нелюбви, в которой люди завязли, как мухи. Если заменить нелюбовь на насилие – получится сериал «Большая маленькая ложь»: насилие выходит из семьи и идет в школу, задевает окружающих, трансформируется в изнасилование и убийство.
Понятое нами время – это и есть то, что остается с нами, когда мы пропускаем хаос через себя, время и есть цель улова. Мы можем увидеть его как рыбу с человечьими ножками – так видел Босх; как одинокого жука, в спине которого гниет яблоко, брошенное папой, – так увидел Кафка. Но если в пьесе нет времени, то в пьесе нет искусства, а если нет искусства, то можно пьесой подтереться, пусть даже она мягкая, как гусенок у Рабле.
По сути, мы должны воспитывать в себе взгляд искусствоведа – способность посмотреть на все с высоты птичьего полета, увидеть закономерности, структуру. Способность к анализу и обобщению – тренируемый навык, которым необходимо заняться.
Какие образы времени (и состояния людей среди этого времени) дала нам литература? Уходящая эпоха как вырубаемый вишневый сад из пьесы Чехова, катастрофа западной цивилизации и предчувствие второй мировой войны в «Господине из Сан-Франциско» Бунина, оставленность человека богом, разобщенность, предчувствие катастрофы в пьесе «Слепые» Метерлинка, страх и ложь как главные приметы сталинизма в пьесах Афиногенова «Страх» и «Ложь» (сравните с написанными тогда же пьесами Владимира Киршона «Рельсы гудят» и «Чудесный сплав»), приход антигуманизма в мир и предчувствие Холокоста в «Превращении» Кафки, строительство нового мира как рытье гигантской могилы в «Котловане» Платонова. Вот ты приезжаешь в свою страну, вскакиваешь на подножку посреди революции, а страна, как потусторонний трамвай, несется прямиком в ад, и ты не можешь сойти и понимаешь, что скоро погибнешь – Гумилев, «Заблудившийся трамвай». Ты чувствуешь тревогу, разлитую в воздухе, и пишешь пьесу «Война еще не началась», как сделал Михаил Дурненков.
Движение времени можно проследить даже в том, как трансформируются персонажи массовой культуры, которые вроде бы этого делать не должны. Например, возьмем принцессу – персонаж фольклора, почти константа. Студия «Дисней» произвела на протяжении XX века множество анимационных фильмов, в которых участвовали разнообразные принцессы. Поначалу это были милые, похожие друг на друга девушки с тонкими талиями и длинными конечностями: Белоснежка, Золушка, Аврора. Ничего больше про них сказать нельзя: ни характера, ни чувства юмора, ни целей, ни противоречий – сплошная милота, пассивные и липкие куклы, которые способны только ждать, когда принц их спасет. Почему они были такие? Потому что если бы они были другие, это была бы уже не массовая культура, а выдающееся произведение искусства, каким стал в свое время роман Митчелл «Унесенные ветром» с его яркой Скарлетт О’Хара. А диснеевская анимация лишь показывает среднюю температуру по больнице, а значит, точно отражает свое время: тогда от женщин не ждали ничего большего, как и от этих принцесс.
