Следующий уровень настройки – настройка уязвимости. «Жизнь – это так больно, – говорил Энди Уорхолл. – Если бы мы могли стать механистичнее, мы бы испытывали меньше боли. Было бы хорошо, если бы нас удалось запрограммировать так, чтобы мы делали свою работу эффективно и радостно». Но сам Энди не торопился стать механистичнее, иначе бы он перестал быть художником. Похоже, Уорхолл знал секрет: уязвимость – необходимое для писательской работы состояние, позволяющее работать с болью, своей и чужой. Об этом же говорит документалист, режиссер и преподаватель Марина Разбежкина: «Первый опыт работы художника – снять колдовство с личной травмы. Научиться работать со своей болью. Только потом можно начинать работать с другими».
Снова разделим человечество на две категории: обыватель и художник. Обыватель отращивает толстую кожу, потому что это естественно – никто не хочет, чтобы его ранила жизнь и другие люди. С возрастом мы все превращаемся в терминаторов: нам не больно, не страшно, у нас жесткий панцирь. Мы как будто надеваем огромный толстый тулуп, в котором не чувствуем грубых прикосновений, холода, жары.
К сожалению, из состояния терминатора ничего ценного не напишешь. Художнику необходимо чувствовать других людей и себя, и панцирь/металлические доспехи этому мешают. Нужно входить в продуктивное состояние, а для этого уметь разоружаться, истончать кожу. В работе писателя ценятся обнаженные рецепторы.
Обыватель только пользуется тем, что открыл ему художник, пережевывает вторичное, ест крошки со стола художника. Художник же – первопроходец, Христофор Колумб, открывающий новые земли, новые перспективы, возможности. И он понимает свою уязвимость.
Многие начинающие писатели формулируют свою художественную задачу так: я хочу повлиять на мир, сделать так, чтобы добро победило зло. Для этого я напишу пьесу о добре, научу людей, как надо. Не буду описывать ужасы, а сразу перейду к светлому.
К сожалению, такая стратегия не работает. Изображение добра не приведет к тому, что люди автоматически станут хорошими. И обратная ситуация – зло, к счастью, не станет для нас более привлекательно, если мы прочтем о нем в пьесе. Об этом писал еще Лотман: «Искусство – не учебная книга и никогда не было каким-то практикумом по морали. Мы говорим, что современное искусство очень опасно – там очень много пороков. Возьмем Шекспира. Что мы читаем в его трагедиях? Убийства, преступления, кровосмесительство, ужасные действия на сцене. В одной трагедии вырывают глаза (это “Король Лир”), в другой – вырезают язык и обрубают руки изнасилованной героине – все это чудовищно. Но в искусстве почему-то все это оказывается возможным, и никто у нас никогда не обвинит Шекспира в безнравственности». Думаю, многие рады были бы обвинить Шекспира в безнравственности, но чтут иерархию – а в ней есть те, кого критиковать нельзя, и есть современные авторы – вот их можно пинать сколько угодно.
