Горькая улыбка шевельнула губы Платонова. Он поспешно отпил из стакана воды и продолжал:
— Но зачем я клевещу на себя? Не глупость, а опять виною мое прошлое… Среди розовых мечтаний, упоения чувством и светлых надежд внезапно передо мною встал мрачный крест над погибшею любовью юности. Я смутился… Маша любила меня, в чувстве ее не могло быть никакого сомнения. При первом же свидании с нею… да нет, не дожидаясь, а на следующий же день надо было идти к ее отцу и сказать то, что у меня чуть уже не сорвалось с языка в их доме. Но я задался вопросом: да любит ли еще она? А если и любит, то разве не может повториться старая история? Тогда я был юношей — преимущество громадное, — а теперь мне тридцать три года, а ей всего девятнадцать… Ну да об этой чепухе распространяться не стоит, скажу только, что новая встреча с Машей уничтожила всякие сомнения. Через две недели начались беседки. Живо помню, какое светлое волнение овладело девушкой, каким лучистым, долгим взглядом, отражавшим, казалось, всю ее любящую душу, встретила она меня! Я видел, как ее высокая девственная грудь под тонкою полотняною сорочкой вздымалась и опускалась, словно замирая от счастья. Она даже не утерпела, вопреки деревенскому этикету, сама сказала, чтоб я сел рядом с нею, но заговорить могла не скоро: волнение мешало. Гречанка — так я называл Аннушку — стремительно сделала нападение, сразу задала несколько вопросов и, не давая мне опомниться, рассказывала уже сама, а как только подруга ее заговорила, она тотчас умолкла.
— Как вы это время проводили? — спросила Маша.
— Читал… ходил за рябчиками. А вы?
— Я? Праздник, всю неделю с гостями хлопотала, а после кое-что по дому делала… Думала…
— Думали?
— Да, я часто думаю, Павел Григорьевич.
— О чем же вы думаете?
— Думаю я о разном. Про вас… Я постоянно о вас думаю… Как, чай, вам у нас скучно…
— Почему?
— Вы человек образованный, а здесь люди простые, нет по вас товарища…
— А вы, Маша?
— Я? — И она склонила голову ниже над гребнем. — Я тоже простая, мало поученная… Вот если бы какая барышня, тогда другое…
— А мне гораздо приятнее с вами, чем с любою образованною барышней.
— Вы правду говорите? — И лицо ее припало к самому гребню. — Конечно, правду, вы не такой человек.
Она приподняла голову и посмотрела на меня.
— Спасибо вам, — проговорила. — Мне это слово дороже всего на свете…
В разговор вступила Аннушка. Она просила меня рассказать, как живут в столице образованные барышни, о чем они говорят, что думают и т. д. Я сидел между прялками девушек и рассказывал. Гречанка перебивала, делала вопросы или замечания, а Маша слова не проронила: она вся была внимание, слух и радость.
