Пока он шел, его рука снова и снова тянулась к карману и спрятанному там посланцу, завернутому в табачные листы. Ирония ситуации: Сенлин пытался ускользнуть от взгляда Сфинкса, нося с собой ее шпиона. Однако этот мотылек был не только курьером, но и способом связаться с друзьями. По крайней мере, донести до них его последние слова, если вечер закончится чем-нибудь ужасным.
Он нашел стол на возвышении, откуда мог наблюдать за прибытием герцога и Марии. После нескольких месяцев размышлений на тему «что бы ей сказать» наконец пришло время решить, что же он скажет на самом деле. И все же, столкнувшись с этим вопросом, он лихорадочно искал возможность подумать о чем-то другом. Внезапно все стало завораживающим: кольцо конденсата на столе, созвездие льва над головой – морда зверя весьма походила на собачью, – сдавленный смех проходящего мимо лорда, пара молодых леди, которые в танце расправили юбки, словно птичьи крылья.
Очень долго он боролся за то, чтобы оказаться здесь, а теперь ему хотелось перенестись куда-нибудь в другое место. Чем ближе был миг воссоединения, тем больше Сенлин убеждался, что это будет конец – конец их браку, их общей истории, стремлению, которое поддерживало его в течение многих месяцев, давало ему цель и силы.
Затем он услышал голос, который перенес его в другое место и время с той же легкостью, с какой читатель перекладывает закладку. Он снова стоял посреди Рынка, чувствуя песок в глазах и жар солнца на шее, и тот же самый сладкий голос говорил: «Встретимся на вершине Башни!»
Он обернулся.
Мария держала Вильгельма за руку, пока они вдвоем проходили через потайную дверь в «живой» изгороди. Она поблагодарила швейцара и рассмеялась с облегчением оттого, что удалось обойти толпу у ворот.
С первого взгляда Сенлин не заметил ни темно-рыжих волос, закрученных раковиной и удерживаемых бриллиантовыми булавками, ни огненного платья, которое из дымчато-серого на воротнике превращалось в огненно-оранжевое на подоле, ни обнаженных белых плеч, которые раньше видел только за закрытыми дверями, ни жемчуга на шее. Он не видел ничего, кроме знакомого лица и чужого взгляда, который скользнул по нему – незнакомцу в страшной маске – и упорхнул прочь.
Но этого взгляда было достаточно, чтобы укрепить его решимость. Было бы трусостью притворяться, что у него есть хоть какое-то право отвергнуть самого себя. Было бы трусостью упасть до того, как удар достигнет цели. Он не мог ни ударить себя вместо нее, ни обвинить себя настолько, чтобы лишить ее права обвинять его, если она того захочет. Он должен был встретиться с ней лицом к лицу, вести себя честно и принять ее выбор.
