– Не смеши, – мать пригладила сожженные краской волосы. – Проживешь свой век без излишеств. Деньги в хозяйство нужны.
– С каких это пор целая обувь считается излишеством, – проворчала Доминика.
– С таких! – отрезала мать. – Надо аккуратней вещи носить. А раз уж разодрала их, то возьми и заклей. И вообще, хватит уже целыми днями бездельничать. Пора работать начинать.
– Так я и пытаюсь! – опешила Доминика.
Они замерли, глядя друг на друга, и Доминика невольно выпрямилась, стоя в падающих от окна лучах утреннего солнца. Солнца, раздражающего любого человека, выдыхающего продукты разложения этилового спирта. Солнца так беспощадно освещающего всю убогость их кухни: давно небеленый потолок, длинный ржавый подтек в раковине, гниющий деревянный пол.
– Пытаешься… – зажмурившись, пробормотала мать и, махнув на чайник, выпила стакан водопроводной воды.
Доминика промолчала.
– Хватит пытаться! За попытки денег-то, между прочим, не платят.
Еще один стакан водопроводной воды.
– Попыталась уже. Пора устроить тебя к нам.
Третий стакан воды. Мать, прикрыв рот ладонями, выбежала из кухни, а вернулась через несколько минут в более приятном расположении духа. Сверкающий коррозией чайник так и не закипел, а может, в очередной раз сломался.
– Прям сегодня приходи ко мне на базу. – Мать посмотрела на Доминику, ожидая какой-то реакции. Доминика чувствовала, как задрожали губы. Матери это понравилось. – Я с директором переговорю. В двенадцать, значит, самое время будет!
– Но я… я не хочу, – все же ответила Доминика, вспоминая как прошлое и позапрошлое лето проводила в холодных цехах овощной базы, помогая матери и потихоньку приобретая собственный радикулит, который непременно должен был развиться через несколько лет. За подработку ей платили сущие копейки, которые тут же шли в семейный бюджет. Вот тогда-то в ее голове и зародилась мысль о необходимости изменить собственную жизнь.
– Чего это значит, не хочешь?! – крикнула мать. – Не хочешь работать?
– Хочу, но еще я хочу получать за это деньги! Свои деньги!
Мать замерла, казалось, на мгновение она даже перестала дышать. Уж слишком непривычным было высказывание дочери. Той самой дочери, которая хоть периодически и пыталась выражать свой протест, но не вступала в прямой конфликт. И в общем-то достаточно безропотно исполняла все, что ей говорили.
– Ты что это? – спросила мать, и вдруг поняла, что уже забыла, что именно сказала ей дочь, она помнила лишь то, что в ее фразе было нечто новое, что там звучало неповиновение. – Не дерзи!
