...Сзади несколько наших «пятьдесят первых»... четверо против сотни ... нет, кажется, все-таки восемь...
— Не подстрелите «пятьдесят первый», — это голос Мока, чертовское хладнокровие.
Я выжимаю штурвал от себя. Прямо перед носом спикировал горящий самолет.
Грин одобрительно кивает, продолжая вести... Пулеметы ведут огонь... теперь уже не все... часть замолкла... может, сгорели.
И вдруг все кончается. Ушли.
Смыкаем строй и выпускаем бомбы.
Шестерых из двенадцати недостает.
Отворачиваем от цели, но не уходим, поджидая... они должны появиться... спокойнее... жди .. .
Но нас несет потоком... не можем стоять на месте... все время движемся...
Включаю радиосвязь. Про бандитов молчат. Нет их. Затем вдруг слышу: «У меня горит крыло?.. посмотрите, горит у меня крыло?» Дает свой позывной. Это ведущий.
Мы прямо под ним. Подтягиваемся ближе.
— С вами все в порядке. — У меня обрывается контрольная проволока в микрофоне. — Порядок у вас... слышишь, парень... крыло в норме... Никакого дыма ... ни огня ... давай, малыш, давай!
Почти как заклинаю. Потом слышу:
— ...приказываю экипажу выбрасываться...
Пламени не видно. Хотя, может быть, это с другого самолета.
А этот выходит боком из пикирования.
Там мои дружки. Маури... Агги...
Говорю Грину:
— Нам лучше вернуться к основной группе... лучше к основной группе и побыстрей...
Делаем вираж. Вижу, как дверца заднего люка у того самолета отрывается и, подхваченная воздушной струей, уносится кубарем прочь. Потом то же самое с передним люком, потом отлетает что-то еще... а может, кто-то... уходит затяжным прыжком.
Этот самолет, верно, идет на автопилоте. И летит так уже полчаса. Если ребята и смогли выброситься, то только затяжным прыжком.
Может, смогли.
Находим место под ведущим крыла. Дотягиваюсь рукой до Грина и слегка его толкаю. Он молодчина. Затем снова беру штурвал. Великолепный самолет... еще летит... еще жив...
Все говорят разом. И не поймешь, кто о чем. Все охвачены каким-то умопомрачительным и прекрасным ощущением чуда.
...Еще в небе.. Еще живы... Еще дышим...
И тут на меня находит. Те ребята... те отличные парни... сгоревшие или сбитые, мертвые и покалеченные или угнанные в концлагерь...
Ho мы не с ними, нас не было в том эшелоне. Мы сами по себе, тащимся одни в нижнем ярусе.
С самого первого дня, как мы оказались на Б-17, нам твердят: летать эшелоном — хитрое дело.
Повторяют это без конца. Держись со всеми плотным строем — и наверняка доберешься домой.
