Но когда она освоится и перестанет быть чужой, тогда уже можно будет ничего не стыдиться, думал Вильмер, ощутив на миг что-то похожее на радость, которая тут же превратилась в очередное сомнение — а согласится ли женщина на одну лишь дружбу?
Из ванной комнаты не доносилось ни звука. Квартира онемела, и только извне слышалась приглушенная сирена. Вильмер подумал, что в этом городе все равно когда и где, но обязательно слышен какой-нибудь сигнал тревоги. С удивлением он обнаружил, что эта мысль вышибла его из утомительного ряда однообразных мыслей, держалась особняком, а потому и бросилась в глаза. Эта женщина у него в гостях странным образом перепутала все его мысли, связала в один пучок, затянула на несколько узлов и теперь, посмеивается над ним, причесывается, подкрашивает ресницы и злорадно думает, что пусть и Вильмер хорошенько подумает о ней. Пусть думает до тех пор, пока не проснется желание действовать.
Вильмер посмотрел на свои руки, они были какими-то слишком большими, а когда он представил себе громадные пальцы, шарящие по женскому телу, то картина вышла неприятной. Эти руки вроде уже и не были его руками. Чьи-то чужие, у кого-то одолженные или арендованные для выполнения тяжелой и грязной работы. Свои руки надо беречь, подумал он, и вновь взглянул на растопыренные пальцы. Свою шкуру надо тоже беречь, решил он, словно продолжая прерванную мысль.
Внезапно Вильмер осознал, что могла бы подумать о нем гостья, если б увидела его тупо уставившимся на собственные пальцы веером. Он поспешно спрятал руки за спину.
Какого черта она там так долго возится, вдруг разозлился Вильмер, и у него возникло плотное ощущение, что всю свою жизнь он только и знал, что ждал женщин, транжирил время и сердился из-за этого. Сейчас он особенно чувствовал свою беспомощность оттого, что ему не оставалось ничего другого, как стоять здесь и ждать. Выглядело бы крайне смешно, если б он подошел к двери в ванную и постучался. «С вами все в порядке?» — задал бы он вопрос из американских сериалов, и, услышав из-за двери, что все в порядке, мог бы еще буркнуть что-нибудь про любовь, как это принято в Америке.
Вильмер с горечью усмехнулся. Перед глазами возникла сцена — они лежат голые, обнявшись, в его супружеской постели, и женщина шепчет ему на ухо слова любви. Подавив дрожь отвращения, он вдруг понял, что на самом-то деле ему интересно, как смотрелась бы их любовная сцена. И мысленным взором как последний бесстыдник он стал подглядывать за ней, но потом вдруг ужаснулся — супружеское ложе до сих пор оставалось той запретной чертой, через которую Вильмер ни разу не переступил. Вся его сексуальная жизнь была связана с браком, которым он дорожил, и как раз страх разрушить брак диктовал жесткие правила игры в измену, придававшую особую остроту его редким любовным похождениям.
