Этот пассаж можно было бы счесть наглой и беззастенчивой лестью, если бы не постоянство вкусов Никиты Савельевича. Даже во времена упомянутого Владимира Страдина Никита держал в красном углу исключительно портреты опального тогда Хазаровского и покойной сильно пившей императрицы. А Страдин красовался у него на внутренней стороне унитаза.
Попытка вывести императора на чистую воду у Никиты уже была.
Дело в том, что Хазаровский терпеть не мог своих портретов в кабинетах чиновников. Увидев — заставлял немедленно снять:
— Вы Кратосу служите, а не мне! И надеюсь, что мы служим одному и тому же!
У Никиты оный портрет висит в его особняке над лестницей. В натуральную величину. Как-то, собрав у себя цвет Кириопольской богемы, Никита Савельевич пригласил и императора.
Хазаровский поднялся по лестнице и застыл перед портретом.
— Никита Савельевич, немедленно снимите!
— Государь, — сказал Олейников, — это частный дом. И вы не имеете права мне указывать. Кого хочу, того и вешаю. Хоть Анри Вальдо!
Император задумался, и, кажется, представил на своем месте моего отца.
И все уже ждали знаменитого «императорского оледенения» с виртуальным инеем, ползущим по стенам.
Но температура не опустилась ниже десяти градусов по Цельсию.
— Вы правы, Никита Савельевич, — сказал Хазаровский. — Извините. Конечно, я не могу вам указывать. Но зачем это? Я — просто кризисный управляющий.
— Меня пока устраивает ваш стиль кризисного управления, — заметил Олейников. — Как только перестанет устраивать — я вас тут же сниму.
— Хорошо, договорились, — кивнул император. — Буду наведываться.
— Ну, что, вывел Хазаровского на чистую воду? — тихо спросил я Олейникова.
— Пока не вывел, — признался тот, — но у нас еще все впереди.
И вот я поднимаюсь по той самой лестнице.
Портрет на месте.
Интересно, а если бы император подал в суд на ту мразь, что написала о кокаине, снял бы Олейников портрет?
Особняк украшен гирляндами цветов и благоухает не хуже императорского сада. Никита Савельевич устраивает прием в честь весны, которую на тессианский манер величает «Примаверой».
Вот и он у балюстрады возле лестницы, над пестрой богемной публикой, толпящейся внизу. В одной руке у него бокал вина, в другой шашлык на шампуре. Никита предпочитает изысканной пище — увесистую. И уже изрядно пьян.
Он огромен: и толст, и высок. Светлая грива волнистых волос падает на плечи. То ли сытый лев, то ли Зевс на пиру. На внушительном теле — нечто белое, подпоясанное золотым шнуром. Наряд сей обладатель величает «хитоном». А я чувствую себя прутиком рядом с бочкой.
