— Вы сказали нечто совершенно сенсационное. Что еще было в завещании?
— «Хазаровский Леонид Аркадьевич должен быть назначен регентом империи. В течение десяти лет он должен найти себе преемника среди талантливых молодых людей и обучить его. После чего отречься от власти…», — процитировал император. — Но я бы не стал воспринимать это как догму. Текст неофициальный. Устно мне Даниил Андреевич ничего подобного не говорил. И императорский перстень передал через Артура без всяких оговорок.
— Поэтому вы собираетесь проигнорировать этот абзац.
— Ни в коей мере. Отбор талантливых молодых людей начнется летом. Запланирован ряд экзаменов. Приемник мне понадобиться в любом случае, регентом я буду или императором: все под богом ходим. А пункт о регентстве я намерен вынести на референдум. Там будет три строки: доверяете ли вы мне в качестве императора, вручаете ли власть регента или не доверяете вообще.
— Боже! Как вы решились сказать об этом?
— У нас вековая традиция вранья властей народу. Люди не понимали, как можно править иначе. Я бы хотел сломать эту традицию. Может быть, я ставлю опасный эксперимент. Но если хочешь честности от своего народа надо, прежде всего, самому быть честным. А если не собираешься врать, лучше не начинать. Потом не остановишься. Я доверяю моему народу и жду от его того же.
Заключительной части интервью могло и не быть. Лучшее и главное было уже сказано.
— Тут спрашивают, каково вам жить под прожектером? — улыбнулась Ромеева.
— Жарко, но терплю.
— И еще один вопрос, не мой — зрителей: интересуются, сколько вы мне платите за пиар.
— А что стоит заплатить?
— Не стоит. Мне бы хотелось сохранить независимость… по мере возможности.
— Прекрасно. Так вы поддержите меня на референдуме, Юлия Львовна?
— Поддержу. В качестве регента. Если результаты вашей работы меня не устроят, я хотела бы иметь возможность пересмотреть решение.
— Отлично. От человека республиканских взглядов я и не ожидал большей поддержки.
Летать в Лагранж мне Леонид Аркадьевич так и не запретил, хотя я бы, наверное, послушался.
— Твой Хазаровский жжет напалмом, что его прокурор, — сказал отец, когда мы тем же вечером пили чай на его веранде. — Ну, Ромеева — железная дева. Во всех смыслах. Что я его целиком и полностью, с потрохами, я понял где-то на середине. Я, Артур!
— Но он отказал тебе в прощении, несмотря на подписи.
— Мне третий император отказывает. Я привык. И всем я смиренно говорю одно и то же: «Да, я понимаю». Хазаровский мне сам об этом сказал: и про прощение, и про подписи, и про отказ. Глядя в глаза. На высоте в пять километров. И объяснил все также как в интервью. В тех же выражениях.
