И он еще внимательнее посмотрел на меня.
— Извините, молодой человек, а когда это сказал император?
— Вчера, за завтраком, — ответил я.
И в его глазах узнавание сменило понимание.
— Простите, с кем имею честь?..
— Ох! Позор на мою белобрысую гриву, — прогремел Олейников. — Я же вас не представил! Это Артур эээ… Бронте.
Я поморщился от того что он назвал фамилию моей матери. Никогда не считал Олейникова трусом. Впрочем, тессианским сепаратистам он тоже никогда не сочувствовал.
— Бронте? — задумчиво повторил Сергей. — А вы не родственник…
— Я его сын, — закончил я.
— Адмирала? — переспросил Сергей.
— Анри Вальдо.
— Понятно, — сказал он.
— А это мой друг, Сергей Кривин. Он журналист, — как ни в чем не бывало, закончил Олейников.
И тогда просветление наступило у меня. Я очень хорошо запомнил фамилию журналиста, сочинившего про кокаин.
Не знаю, как выглядит мое лицо в такие моменты: краснею я или бледнею. Почему-то мне кажется, что краснею. Лицо горит, и сердце колотится со скоростью сто двадцать ударов в минуту.
Я отступил на шаг и обратился к кольцу связи. Руки коснулись холодной мраморной балюстрады. Думаю, все заметили мой отсутствующий вид, когда я мысленно приказал поисковой системе искать изображения Сергея Кривина, и Сеть услужливо выдала серию портретов. Это был он.
— Вы не имеете чести, Сергей Валерьевич, — четко разделяя слова, сказал я. — Даже в качестве фигуры речи вы не смеете упоминать ее. «С кем имею честь?!» — передразнил я.
Шагнул к нему и залепил пощечину, хлестко, наотмашь.
Он закрыл покрасневшую щеку.
Нагорный посмотрел на меня с удивлением.
— Что с тобой, Артур? — спросил Олейников.
— Он знает. А вы, Никита Савельевич, иногда читайте утренние газеты.
Повернулся, и начал, не торопясь спускаться по лестнице.
Лагранж — городок неподалеку от Кириополя, знаменитый минеральной водой, научно-исследовательскими институтами и общиной выходцев с Тессы.
Вечер, горят фонари. Круглые, цветные, сделанные под старину с изысканным причудливым литьем. Хотя никакое это, конечно, не литье, а пикосборка.
Пахнет черемухой и вишней.
Тихая улица, знакомые деревянные ворота. По ним — зло, размашисто, с кляксами, черной краской: «убийца!» В прошлый раз надписи не было. В позапрошлый я собственноручно ее закрашивал. Я задумался, где бы взять краску сейчас. Негде, конечно! Уже поздно.
И позвонил.
Отец открыл сам. Он был в одной рубашке без костюма или мундира. Светлые волосы короче, чем у меня и на портрете. Улыбка на губах.
