Самсон и Надежда | страница 19

— Вы ж, наверное, Федор? — предположил Самсон, вспомнив имена на бумажке.

— Не, я Антон, а Федор — он! — Высокий ткнул пальцем на напарника.

От их снятых шинелей поднялась в коридоре волна нового потного запаха.

— Нет, давайте я вас сначала определю, — предложил Самсон, подумав, что они могут самовольно его спальню занять.

— А чего нас определять? Мы уже определились! Будем жить в комнатке, в той, где по стенкам счетные доски висят! — сказал Антон. — Нам много места не надо, стеснять вас не хотим!

Самсон кивнул.

— Тогда я пойду? — спросил.

— Идите-идите, вы ж тут хозяин! Только ключ оставьте! А мы, если пойдем куда, двери запирать не будем! — добавил низкорослый Федор.

В трехэтажном доме на Столыпинской двери парадного были намертво закрыты, и никто на вежливый стук Самсона не откликался. Тогда, разозлившись, затарабанил он по этим дверям обоими кулаками. И подумал в этот момент, что именно так тарабанили в его двери красноармейцы, которые теперь и кабинет отца займут! Остановился. Хотел было уже развернуться, но тут двери пугливо приоткрылись, и в проеме старческое лицо с таким же перепуганным открытым ртом появилось.

— Вам кого? — Голос старика дрожал высокими нотками.

— Бабукина Александра.

— Александр Валентинович на службе. Он к семи будет!

— Да? — Самсон обрадовался. — Тогда я его обожду.

— Обождите, конечно! Вон там! — Из дверей высунулась рука и провела направление налево. — На углу Чеховского переулка советская столовая есть. Там топят!

Советских столовых по центру города открылось уже штук пятнадцать. Об этом Самсон от вдовы дворника знал. Как и то, что кормили там госслужащих по особым талонам и что в эти обеденные талоны хлеб не входил.

Внутри его встретил аппетитный запах чуть подгоревшей пшенной каши. Он осторожно подошел к поварихе, стоявшей по другую сторону от стола выдачи.

— Вы без талонов кормите? — спросил.

— Вы по списку губисполкома? — спросила она и стала искать глазами что-то под столом выдачи, видимо, этот список.

— Нет, я так, просто проголодался.

Она окинула взглядом помещение столовой, в котором в данный момент только одна женщина громко ела суп.

— Хорошо, — вздохнув, негромко сказала. — Пшенная каша с подливой и чай. Шесть пятьдесят.

— Это какими? — осторожно поинтересовался Самсон.

— А какие у вас есть?

— «Керенки».

— Тогда двадцать, — перешла она на шепот.

Пшенная каша с густой коричневой подливой жевалась тяжело, но оказалась вкусной. На кончике рукоятки ложки из странного серого и легкого металла, может, из нечистого алюминия, была выдавлена пятиугольная звезда. Она все время отвлекала Самсона от еды, ему хотелось ее рассмотреть. Да и рука, привыкшая к тяжелым и благородным столовым приборам, держала ложку неуверенно, даже снисходительно. А к этому еще добавлялось ощущение, что у ложки свой кисловато-ржавый привкус, который оставался на губах после каждого ее прикосновения. Привкус Самсон запивал чаем. Чай своей сладостью помогал пропихивать кашу глубже в глотку, в горло, в пищевод. По мере опустошения тарелки с синей надписью по краю «Советская столовая» желудок Самсона наполнялся тяжестью и спокойствием. Мысли постепенно отходили от еды и начинали «засматриваться» на другие темы. Вспомнилась Надежда, которая поначалу, перед встречей, представлялась ему хрупкой, тонкой, воздушной. После встречи, перевернувшей это представление на противоположное, разочарования не наступило. В ее спортивной сбитости и даже в том, как на ней с трудом застегивался черный каракулевый полушубок, во всем этом чудилась ему невероятная, почти акробатическая устойчивость к потерявшей эту самую устойчивость ежедневной жизни и к ее вызовам и проблемам.