«Вот черт возьми, что же это со мной такое?» — спрашивал он себя, укрываясь с головой одеялом и устраиваясь поудобнее, «поглушистее» на своей одинокой постели, стараясь уснуть. «Что за чепуха?» — спрашивал он самого себя и никак не мог найти ответа, почему его вдруг начали раздражать соловьи. «Малая птица, а тревожит! Раньше никогда со мной такого не было».
Да, раньше такого с Павлом Матвеичем никогда не случалось. Что ему далась эта птица — он не знал. Наоборот, всю свою более чем сорокалетнюю жизнь он был совершенно равнодушен даже к более сильным явлениям, а не то что к пению хорошей этой птицы — соловью: для себя он более всего ценил спокойствие собственного духа.
Теперь же, когда все уже устанавливается на место, когда все то, что с ним случилось, уже позади, когда все то, что вышибло его из прежней привычной колеи жизни, уже как бы не существует и новая надежда и радость впереди, вдруг какой-то пустяк — соловьи, их пение злят, тревожат.
А ведь даже прошлой весною, когда положение Павла Матвеича было исключительно трудным, когда организовались производственные колхозно-совхозные управления и он в силу некоторых обстоятельств вынужден был оставить большой город, обжитой свой стол и удобный распорядок дня в одном из отделов обкома и очутился здесь, в этом незнакомом ему районе, на правах одного из агрономов нового управления, — смешно было сказать, чтобы ему в ту весну мешали соловьи. А было их всюду так же много, как и в эту весну, пели они всюду много и азартно, как и в этот май. Но какое ему, Павлу Матвеичу, было дело до них?!
Все то, что случилось с ним там, в городе, осталось уже позади, и надо было жизнь начинать как бы заново. Да нет, собственно, не начинать, а продолжать. Но уже без ошибок, и так держать, так держать, как, знаете, на флоте говорят: «Так держать!» И он даже как-то особенно обрадовался, когда оперся на эту формулу — «так держать», и тогда почувствовал, что он не растратил почти ничего из того физического и даже душевного багажа, что скопил прежде. Он уже знал, что следовать этому «так держать» он вновь сумеет потому, что есть в нем и воля, и навыки быть волевым, и, как ему казалось, все же партийная принципиальность. Мало ли что там с ним было в городе. С кем не бывает! Ошибки есть ошибки. Но сам-то он цел. Только хо́лода, рассудка, спокойствия больше в дело и в жизнь.
И Павел Матвеич ринулся в работу.
Он установил себе старое правило — вставать каждодневно в четыре часа, проделывать зарядку и, облившись водою, не завтракая, садиться со своим молодым шоферком Сашкой в совхозный «козлик». Так Павел Матвеич начинал свой день, разъезжая по полям и службам теперь уже очень большого совхоза «Порим», который к этой поре вобрал в себя с десяток старых и тоже довольно больших колхозов. И Павел Матвеич закружился в работе.
