И вспоминал то, теперь уже прошедшее «директивное» время, когда было все так ясно, когда было достаточно принять «волевое решение», дать указание, и все само по себе приходило в движение, делалось. «А то что же, — думал он, — раз коммунист, то и выполняй, а не киселься. Что-то выгодность стала заедать коммунистов». И говорил себе с суровостью: «Ладно, Павел, не робей!» И заканчивал убежденно: «Вживайся!»
Но проходила какая-нибудь неделя, другая, Павел Матвеич опять чувствовал, как в нем закипает ярость. То Горшков, агроном совхоза, «подставит ножку» и сделает не так, как советовал ему. Прижмет он маленько Горшкова, а рабочком и директор говорят: «Он правильно поступил, так для дела лучше». Не уляжется эта досада, как тот же Звягинцев романовский куда-нибудь в сторону шибанет.
Зимой договорился и с ним и с Романовым семенное просо по зернышку перебрать, отсортировать что ни на есть самое первосортное, чтобы блеснул колхоз просяным урожаем. Перебрать-то зерно по зернышку есть кому, полколхоза девок зимой почти в работе не занято. А Звягинцев и не подумал выполнить уговор. Весною, перед севом, взял да все семенное просо в бочки с формалиновым раствором окунул, а потом на ряднах и брезентах подсушил да и поле засеял им. Он, Павел-то Матвеич, от невсхожих, легких, бросовых зерен отбором хотел освободить посевные семена, да и от сорняков тоже. А этот мальчишка семена в формалин! А стал пенять Романову, тот: «Все правильно сделал Звягинцев, по науке, правление одобрило».
Почему одобрило, разъяснил опять Павлу Матвеичу тот же самый старик Козухин, когда встретились на броду на Вороне под Каменной сторожкой Завьяловского лесничества. Старик лаву стелил через Ворону на шатких дубовых опорах, осиновый долгий хлыст с каким-то пареньком накладывал и прочно к перекладинам опор лозой прикручивал. Павел Матвеич любил этот уголок на Вороне и всегда, чтобы сократить путь в Заречье, приказывал Сашке ехать лесом и через брод. Старик предупредил Павла Матвеича, что вода высока еще, дно не отмутилось и что ежели ехать бродом, то и «зальешься», и «всосаться в иляк» можно.
— Что в колхозе? — спросил он у старика.
— А с просом отсеялись, горох ниви́м.
— Это что значит — ниви́м?
— А на ниве работы идут, сеем, значит.
— Посеяли просо по способу Звягинцева? — сказал старику с упреком Павел Матвеич.
— А почем знать, по его или не по его, — отвечал старик Козухин. — А ты, слышь, деловой, ты не беспокойся. Это он все правильно проделал. Когда он мочил, весь сорняк и все пустое зерно из посевного-то ушло, наверх всплыло. А в тепле, когда помочили да просушивали после мочки-то, понимаешь, после мочки-то, каждое хорошее зернышко уже в жисть пришло, пробудилось. Оно теперь раньше всех осотов и прочих сорняков взойдет и силу возьмет. Все хвощи и молочаи обгонит и заглушит. К тому же, деловой, и то возьми в расчет — фурмулин-то червю не дает взять всходы.
