— Ты, деловой, пойми, — сказал Павлу Матвеичу Козухин, — на пойме-то землица у нас кисловата. Коноплю по ней хоть десять годов подряд гони, все равно рожать будет. Опытом доказано. А кукуруза — она анастранка у нас. На пойме она закиснет, от нее на пойме ни стебля, ни шишки не жди. А где есть поля повыше над поймой, там она и пойдет. И сыренько ей там, и солнушко, там ей и в самый раз. Вон она посеяна, видишь, где повыше-то над поймой? Вот почему твой план и поломатый, — закончил старик и добавил: — А без конопли нам совсем нельзя. Конопля есть — рупь есть. Рупь есть, и кормицу́, коли недостанет, прикупить можно. Он, Романов-то, все это учитывает.
Или вот пойди же пойми Шарова?! К старому пасечнику в Медвешкино зачем наведывался Павел Матвеич? Да за тем только, чтобы поразведать, есть ли люди в совхозе такого порядка, чтобы нелегкое дело возглавить. А какое дело? Да пасеку в совхозе ульев на пятьсот завести. И дело-то несложное будто. Вывез ульи к свекловичным высадкам, а там пчелы сами меду наберут. Высадок сто гектаров. А потом гречиха, горохи. Он даже подсчитал, сколько пятьсот ульев могут собрать меду за лето и сколько это даст совхозу. А директор, Шаров-то, только и сказал:
— Одно время, чтобы, мол, хозяйства были рентабельны, нас учили и черно-бурых лисиц, и енотов разводить. Мол, очень их мех хорошо оплачивается. Так эти чернобурки у нас половину лошадей однова съели. Все их меха уход и корм не оплатили. Ну и пчелы ваши. Сколько они меду летом соберут, столько на них зимой сахару потратить придется. Выходит — дело баш на баш, так на так?
Павел Матвеич не согласился, возразил, что ведут же отдельные предприимчивые люди это дело с прибылью, внакладе не бывают. Шаров так отвечал:
— Пятьсот ульев — это уже целое отделение, целое хозяйство. А у нас ни ульев с пчелами, ни омшаников, ни спецов. Вот лучше Ворону подпрудим, уток заведем, не доходнее ли это будет, а?
Павел Матвеич с холодной яростью после таких бесед думал: «А нет ли здесь скрытого саботажа?» Но тут же, по своей новой привычке прогонять подобные мысли мгновенно, мгновенно и оборвал эту мысль. Кося глаза к переносице, сдвигая вместе брови — с ним это было всегда, когда он, разозленный, встревоженный, но на людях, думал что-либо про себя, — Павел Матвеич так размышлял: «Ну что же, саботаж не саботаж, а все-таки нам, таким работникам, как я, дано право только рекомендовать, советовать. Но подвинешь ли дело одними советами?»
