Он подмигнул ей бесцветным плавающим глазом и поднес руку к виску, будто с насмешкой отдавая честь. «Он же недавно с военной службы», — неожиданно подумала Кася. Она молча тронула лошадь и натянула повод, заворачивая ее в сторону, туда, где плескала по камням невидимая река.
Вдруг чей-то бойкий беспечальный тенор разрушил тягостную тишину.
— Матвея Семенова товарищи порешили. А я, как видите, сопровождать его приставлен.
Кася невольно прислушалась.
— Самое зверство начинается, когда к чистому золоту люди прикасаются, — объяснял не спеша звонкий голос, и все слушали с серьезными лицами, будто раньше этого не знали. — К монете и то не так. А к золоту не дай бог, себя уж не помним.
— Кабак да кулак совсем народ в кабалу произвели, — продребезжал давешний старик.
— Слушать надо, об чем толкуют! — перебил его внук. — Промеж себя, говорит, схватились.
— Сырые, что ль? Я и говорю: пьянство все. Теперь грязи наедятся, на каторгу угодят.
— Как следствие пойдет.
…Неслышно пробился с неба туманный дождь, мелкий ситничек. Подняв накомарник, Кася подставила ему лицо.
— О происшествии надо в участок сообщить, через посредство ходока полагается, — бился в ее ушах прежний тенор. — Меня по этому делу выбрали. Думали поучить маленько Матвея, чтоб шито-крыто, а хвать, не дышит. Вышло так, что лишнего увлеклись… А я вас признал, господин управляющий. С прииска «Оля»? Слыхали. Тунгусовы мы. С поселка Тупик.
Кася обернулась. Темные глаза смотрели на нее в упор. Коричневые кольца волос, уверенная белозубая усмешка в бородке и тот же тенорок беззаботный, быстрый:
— Корешок ищете? Трудно это.
Он легко и сильно ступал рядом с мужем потяготной звериной походкой, обутый в охотничью обувь — бурятские волосяники, толстые шерстяные чулки на войлочной стеганой подошве.
— Меня Иваном зовут.
Медовый играющий взгляд на Александра Николаевича, искоркой — на Касю.
— Почему трудно, Иван?
— Боится народ. Барыня помрет, а скажут: корешком отравили, а?
И опять он смеялся сообщнически, будто в самом деле что-то обещая взглядом.
— Ну, Ива-ан!
— Вот тебе моя рука, что изо ржи будет мука!
…Такой веселый смех, будто по молодому льду дробины рассыпались и поскакали!
Тунгусов придержал стремя, помогая Александру Николаевичу взобраться в седло.
На ночь, как бы ни было тепло, для Каси, по распоряжению ее мужа, готовили нодью — вырубали три бревна примерно в рост человека, укладывали: два рядом, одно наверху, такой костер горел весело и резво половину ночи, пока между бревнами не выгорало пространство. После этого нодья только тлела и давала сильный жар до самого утра.
