Внедрение | страница 6
– Черные?
– Почти. А на лицо, думаю, в отца пойдешь. Видно, что вытянешься. Уже скулы выступают.
– А фигура?
– Какая сейчас еще фигура? Подросток. Но толстой не будешь, не в кого. И сисек больших не жди. Мать, вон, худая, да и батька спортивный. Чего разошлись? Мать не велела про него говорить. Так что сама с нее спрашивай.
Мама приходит поздно, когда уже давно темно. В ноябре темнота особенная, глухая. Но мы все равно идем гулять. И сегодня тоже.
– Доча, я отпросилась на пятницу, поедем в город, к невропатологу показываться. Направили, что бы заключение дал. А там уж куда пошлет.
– Никуда не пошлет. Хожу я нормально. Память возвращается. Писать, читать могу. Все будет хорошо. Ты только, мамочка, продержись еще немножко. И мы все наладим.
Мама порывисто обняла меня и заплакала навзрыд. Я прижалась к ней. Вдвоем плакать бы надо. Но мне не плачется. Наоборот, чувствую себя неудобно, что стала причиной ее слез. Я гладила ее по дрожащим плечам:
– Мамочка, ты у меня самая лучшая. И институт свой закончишь. Восстановишься и закончишь.
Плечи затряслись еще больше. Мне тоже сжало горло, и подступили слезы. Жалко и ее и себя. Это легко можно задавить и сдержаться. Но в себе держать нельзя сейчас. И я пустила слезы вволю. И все равно ощущение чужое. Делать надо что-то, действовать, а не слюни разводить. А то привыкнешь и будешь, чуть что, в истерики впадать. Так что я плакала, но за скобками была готова к делу. Наплакавшись и обнявшись, мы пошли домой. Но что-то заставляло меня не просто идти, а контролировать тени за редкими фонарями, далекие звуки и близкие шорохи.
Через три дня рано утром мы собрались в город. Мама заставила одеть лифчик. Он очень неудобный, тянет. Прикрывать мне особо нечего. Но мама говорит, что надо, там врач будет. Отечность с лица ушла. Проступили скулы. Баба Лида сказала, что до болезни я была упитанней намного. Сейчас меня толстой не назовешь. Но и худой тоже. Надела шерстяные колготки, блузку, очевидно, парадную, серую кофту, юбку черную. Пальто зимнее драповое. Шапку вязанную серую с тесемками по бокам выдали. Спорить не стала, головой же скорбная.
Все лужицы в тонких белесых леденцах. Хочется их всех хрустнуть. Темно совсем. Поезд в пять часов сорок пять минут. Редкие фонари выхватывают на дороге черные фигуры. Народ поехал на работу. Мама просвещает по дороге:
– Народу здесь сколько много жило в шестидесятые! Молодежь везде. Танцы на площадке. Кинозал весь битком. Все разъехались. И снабжение было хорошее. Даже мороженное привозили. Но ты уже не застала.