– Разуй глаза, выползень орловский! – возмутился княжич.
– Я ненароком… – попытался извиниться мальчик, но юный Гедиминович, что называется, закусил удила.
– По сторонам смотри, холопье отродье!
– Ты, князь, говори, да не заговаривайся! – вспыхнул отрок. – Анненковы николи в холопах не ходили…
– Доселе не ходили, так еще походите. Вам по вашему худородству такое и не зазорно!
Неизвестно, чем бы кончилось дело, поскольку спустить такое оскорбление было никак нельзя, а Гришка был старше и на голову выше Никишки, но тут раздался еще один звонок, и школяры стали возвращаться в класс.
– Ничто, после договорим, – посулил недругу Куракин и поспешил вернуться за парту.
– Чего от тебя Гришка хотел? – тихонько спросил сидевший рядом с Анненковым Ванька Пожарский.
– Кто его знает, чего он прицепился… – буркнул школяр.
– Он завсегда так, – посочувствовал ему младший сын прославленного воеводы, – особенно с худородными. Он ко мне тоже цеплялся, пока по фациему не получил.
– Куда?
– По роже, – охотно пояснил Ванька. – Фацием[9] – это рожа по-латыни!
– Ишь ты, – подивился Никишка. – А ты и латынь ведаешь?
– Худо, – помрачнел мальчишка. – Из нас всех ее только царевич Дмитрий хорошо знает, даром что по-нашему толком не разумеет.
– А как же вы с ним разговариваете?
– По-разному. По первости все больше знаками или по-ляшски.
– А кто это всегда рядом с царевичем за партой сидит?
– В немецком платье?
– Ага.
– Это Петька! Он по-нашему вообще ни в зуб ногой, только ругаться горазд, будто всю жизнь пирогами в Замоскворечье торговал.
– А из каких он?
– Да кто его знает! Сказывали, будто он из холопов тамошних государя нашего.
– Из холопов? Не может быть!
– Я и сам сомневаюсь, – пожал плечами Пожарский. – Уж больно ведет себя смело, да и дерется отчаянно. И в проказах первый, а до сих пор не сечен.
– А часто секут-то?
– А вот сейчас и узнаете! – строго воскликнул неслышно подошедший к ним отец Зосима и, схватив вопящих от боли и испуга мальчишек за уши, потащил их в угол. – Стойте здесь, раз за партами Слова Божьего не разумеете!
– Кажется, наш новичок попался… – тихонько шепнул принцу Петер. – И фюрст[10] Пожарский тоже.
– Помолчи, если не хочешь стать следующим… – одними губами отвечал тот ему.
– Да уж, это не епископ Глюк. В него чернильницей не запустишь.
– Если скажет что-нибудь дерзкое про моего отца – еще как запущу!
Приятель в ответ на это заявление только ухмыльнулся, поскольку давно понял, что среди русских священников встречаются люди разного сорта, но вот откровенных самоубийц точно нет.
