Впрочем, кроме родителей и покойной бабушки, Сашкой его никто из знакомых уже давно не называл - прозвище у него было Емайл. Когда и как оно прилипло к нему, сейчас (как это почти всегда и бывает) уже нельзя было узнать, вышло же оно, скорее всего, от известной Сашкиной присказки открывая любую газету или журнал, он любил схохмить: "Посмотрим, что у нас на емайл пришло...". Само собой разумеется, что ни компьютера, ни настоящей электронной почты у него никогда не было.
Зато что у Емайла действительно было, так это дорогущий и уникальный музыкальный центр, с усилителем и массой примочек, купленный однажды на шальные гастрольные деньги, и самая большая драгоценность, держа которую в руках Данька даже с удивлением заметил, что они, руки-то, у него подрагивают, - покрытая ровным и гладким, свекольного цвета, лаком концертная гитара "Джибсон стандарт полуакустик". Одна из тех, с которых все в рок-н-ролле начиналось когда-то. И была она у Емайла не заокеанской музейной редкостью, а самой что ни на есть рабочей, да еще с таким удивительным "своим" звуком, что они с Липой часами просиживали, слушая Емайла и даже ни разу не вспомнив о сигаретах. Ну и играл же он!..
Как тогда смотрела Липа на него, как сияли ее глаза! В такие моменты Даньке становилось страшно-страшно, что он не сможет удержать ее. Не с Емайлом, так с кем-нибудь другим. Но потом Данила перестал бояться, тогда он еще слишком верил в себя, а Липа - Липа тоже верила в него.
Странно, ему никогда не приходило в голову как-нибудь переиначить ее удивительное имя, никаких там "Липуличек" и даже "Липочек" - только "Липа" и "девочка моя". Они совсем не сюсюкали между собой. Данила был уверен, что так и нужно, что и Липа так чувствует, что она его понимает.
А она его понимала, где не понимала - он как-то объяснял, и она училась. Училась понимать, она очень этого хотела - и его действительно понимала. Вот только понимала ли себя?
Данька был как-то разительно старше ее, не только по возрасту. У него был уже неудачный опыт семейной жизни, и за семьсот километров отсюда, в оставленной на время Москве, рос сын.
Женился он из жалости, и к чести его бывшей жены, надо заметить, что она достаточно скоро это поняла, вернее, почувствовала - и всю последовавшую недолгую совместную их жизнь мстила ему за это. Данила никогда не брал ее с собой путешествовать автостопом, даже в голову не приходило, того и гляди закатит истерику прямо на трассе и убежит куда глаза глядят. Как оно потом и случилось - в жизни. Но и после развода Данила долго еще вспоминал ее глаза по утрам - цвета сырой земли, полные непроходимой обиды и непонятости, - и клял себя за слабость.
