Когда дописал восьмистишие, объяснил:
— Прочтите заглавные буквы, получится: «О. Ранцова, живи!»
— «Живи» тут еще нет.
— Сейчас допишу…
Но дописать не удалось. В комнату вошли два подвыпивших ценителя искусств — Тамур Кубатиев в светлом фраке и Тит. Хетагуров подумал о Кубатиеве: «Должно быть, сбежал из училища. Хорошо, посидит с недельку на гауптвахте».
У Тита на запонках были крупные жемчужины в тон летнему костюму.
— Пардон, не ожидал! — Тит остановился, оперся на плечо Тамура, застывшего в почтительном поклоне (Ольга заметила на темени юнкера пробивающуюся раннюю лысину).
Тит Титович выпалил скороговоркой:
— А матушка Клементина Эрнестовна так беспокоются: «Где моя Оленька?» — а она обосновалась… хи-хи… в клубе молодых холостяков. Хи-хи-хи…
Ольга покраснела от гнева.
— Когда вы оставите меня в покое? Вы, вы… как, Константин Леванович, называется та шкура, в которую на Кавказе наливают вино?
— Бурдюк, — подсказал Хетагуров.
— Да-да. Вы противный бурдюк, вот вы кто!
Ольга стремительно вышла.
Коста сбежал вниз вслед за ней.
На следующий день Тарковский послал свою дорогую, с мягкими кожаными сиденьями коляску за Ольгой Ранцовой — без нее постановка «Орлеанской девы» срывалась. Узнав о причине бегства Ольги Владимировны, Исламбек написал ей, что отныне лакею будет велено не пускать в клуб купчишку с дорогими запонками.
Ранцова приехала, и спектакль состоялся. Все пришли в восторг от ее игры. Коста поздравлял девушку, Исламбек пророчил ей великое будущее на театральном поприще. Оля держалась скромно, но не в силах была скрыть волнения. Лицо ее светилось затаенным счастьем.
После спектакля Хетагуров декламировал под музыку стихотворение Некрасова «Н. Г. Чернышевский». Хозяин квартиры, молодой инженер Всеволод Сергеевич Анненков играл на рояле: голова слегка откинута назад, энергичное лицо казалось спокойным. А в музыке все нарастали гневные ноты. Вдохновенно звучали некрасовские строки:
Его еще покамест не распяли,
Но час придет — он будет на кресте.
Его послал бог гнева и печали
Царям земли напомнить о Христе…
Хетагурову долго аплодировали. Тарковский подошел к нему, положил руку на плечо.
— Клянусь аллахом, ты истинный кавказский человек, Коста! Читаешь стихи эмоционально. Такое чтение достойно адмирации и имитации. Клянусь!
Ольга заметила во взгляде Коста улыбку — пристрастие Тарковского к иностранным словам забавляло его.
— Но пойми меня, земляк! — продолжал Исламбек. — Что скажет князь (ему послан особый пригласительный билет на наш вечер), что скажет его сиятельство Григорий Григорьевич, услышав это стихотворение. Ведь он прекрасно знает, что господин Чернышевский отбывает политическую ссылку. Какой удар может пасть на твою золотую голову, мой старый кунак, Коста! Ге?
