В числе нежелательных лиц был Константин Хетагуров, автор «предерзостных» бунтарских стихов, читанных им самим на земляческих вечерах студентов.
Исеев в эти дни был чем-то озабочен, как будто предчувствовал печальный исход начавшейся в академии ревизии — ссылку в далекую Сибирь, где ему и суждено закончить свой век одинокому, всеми забытому.
Некоторое время Хетагуров молча смотрел в окно, за ним качались плакучие ветви и сгущалась ненастная муть. В темных глазах отразилась печаль, растерянность, чуть заметная линия пролегла по высокому лбу, оттененному черными кудрями. Мягкие юношеские усы дрогнули: хотел что-то сказать, но сдержал себя, боясь, что будет резким, непочтительным.
Как же так? Ведь он не окончил полного курса Ставропольской гимназии, и в столь короткий срок ему не сдать всех экзаменов по наукам, которых он не изучал. Быть вольнослушателем? Но тогда придется платить за посещение лекций, выплата стипендии, назначенной из горских штрафных сумм[2], прекратится. Перевод в вольнослушатели может повлечь за собой выезд из столицы. Значит, конец мечте…
И ведь совсем недавно его любимый учитель по классу гипсовых голов, адъюнкт-профессор Павел Петрович Чистяков, говорил о том, что непременно нужно добиться положения программиста[3] — работа в мастерской, казенная натура[4] и стипендия пятнадцать рублей в месяц… Вспомнились слова Чистякова: «Вы должны внести в эти стены свежий ветер горных ущелий…» И вдруг — исключение.
— Мой долг — предупредить вас, — тихо сказал Исеев.
— Но, Петр Федорович, — сдержанно возразил Хетагуров, — я с отличием сдал экзамен при поступлении в академию. А теперь…
— Теперь многое изменилось, — подхватил Исеев, разводя руками. — Извольте сдавать еще раз. Так решил Совет академии.
— Что же делать?
— Попробуйте обратиться с прошением к его сиятельству. Впрочем, он неумолим и едва ли разрешит отсрочить экзамен.
Чуть заметным наклоном головы конференц-секретарь дал понять, что аудиенция окончена.
В одном из коридоров, около двери рисовального класса, Коста едва протиснулся сквозь пеструю и шумную ватагу вольнослушателей. Они ждали, когда откроются двери, чтобы захватить лучшие места у натуры или хотя бы не остаться вовсе без места. Острый взгляд Хетагурова отметил бледного человека с водянистыми, рыбьими глазами и жиденькой бородкой с проседью. Этот «вечный» вольнослушатель держал в костлявых руках раскладной стул.
«Пасынки академии», — подумал Коста, оделся и вышел на улицу. На пристани против главного подъезда мокрые сфинксы с головами фараона Аменофиса III, казалось, ежились под колючим дождем. Коста вспомнил, что сфинксы были привезены из Фив: «Каково им, обитателям знойного Египта, в русской столице!»
