Так получилось и с моей повестью «Честь». Одним из главных пунктов критических атак на нее был образ писателя Шанского: он-де не нужен, он зря болтается под ногами и тормозит развитие сюжета. Да, развитие сюжета он тормозит. Это я знаю и вижу: да, без него жизненная история Антона Шелестова выглядела бы стройнее, изящнее, но… худосочнее. Она представляла бы историю глупого мальчишки, которого достаточно было бы выдрать ремнем, и все было бы в порядке. И только вмешательство Шанского, его беседы, исследования многих других, параллельных судеб, его размышления, вопросы и некоторые выводы расширили семейное происшествие до масштабов проблемы. Писатель Шанский был и остается для меня полемическим и публицистическим началом, своего рода отдушиной, позволившей высказать то, что не вмещалось в литературные рамки повести, но что не высказать было никак невозможно.
Повесть и связанные с нею публицистические статьи вызвали такой поток писем, что их никак нельзя уже было просто запрятать в письменный стол. И не только из-за количества, а из-за их внутреннего смысла. Это были не только отзывы и не простая критика: «так — не так», «нравится — не нравится», — не те слова.
В них заключались судьбы, исповеди, размышления и рассуждения, это — исследования поступков и ошибок, предложения практических дел и мероприятий, иной раз целые трактаты. Это — очень радостное явление нашей жизни: народ думает, люди чувствуют себя хозяевами жизни и хотят строить ее, они делятся своим опытом и своими мыслями, хотят обсуждать и решать вопросы, и обо всем они говорят с писателем просто и прямо, по выражению одного из них, — «как с человеком человек».
Пользуясь случаем, я всем своим корреспондентам приношу глубокую благодарность за искренность и доверие и вместе с тем прошу прощения у тех, которым я в свое время не успел или не сумел ответить лично, так как зачастую это действительно было невозможно физически. А теперь именно эти письма заставляют меня так же просто и прямо, искренне и тоже «как с человеком человек» поговорить с читателем обо всех сложных, а часто — больных вопросах жизни, которые в письмах поднимались.
«Где вы были раньше? Если бы в свое время был человек, который остановил бы меня, или попались такие книги, как ваша, разве я дошел бы до такого позора?».
«Цель моего письма — не какой-либо личный интерес, я своей судьбой доволен. Я обращаюсь к вам как к писателю, чтобы в будущих своих работах затронули корни зла».
