Позже на железной дороге ввели укороченный рабочий день, и дядя стал являться домой четверть третьего. Штепке не удалось бы затащить меня к ним даже на аркане. Орлиный нос, угасшая трубка и желтые пятки, выглядывающие из-под кальсон с развязанными шнурками, — все бросало меня в дрожь. Но дети, все трое, отца обожали, и это было одной из необъяснимых тайн нашего маленького мира.
Сейчас я иду вслед за Штепкой, воздух — чист. Тетя обычно после обеда садится почитать: книги она берет в библиотеке на три абонемента сразу, притаскивает целую кипу захватанных книг в серых переплетах и погружается в иную жизнь. Больше других ей по вкусу книги Ружены Свободовой[25]. Лишь позже я сделала вывод, что супружеское иго угнетало ее сильнее, нежели она сама себе в этом признавалась.
Тетя оставляет книги и тащит на стол все, что есть в доме, бежит в лавку и кормит меня булками, шоколадом, анчоусами. Как-то я сказала, что люблю кровяную колбасу, тетя не поленилась и помчалась на самую дальнюю улицу — Летную.
— В Голешовицах нигде не было, девочка, будешь холодную или поджарить?
Когда я подросла и стала поумнее, то опасалась высказать при тете малейшее желание: она готова была продать единственные свои туфли и босиком кинуться за какой-нибудь чепухой. И не только для меня, для кого угодно. Если б она не боялась мужа, ее давно бы раздели и разули.
Тетя накормила меня вкусными вещами, но я успокоилась лишь на короткое время, во мне опять проснулся страх. Это был самый мрачный из всех видов страха — ужас перед ничем, перед неизвестным, но вездесущим, что опутывает человека изнутри и снаружи своей паутиной.
— Мама уже наверняка дома, — пыталась успокоить меня Штепка, — я пойду с тобой, хочешь?
Я с благодарностью приняла ее предложение, томясь в тоске и ужасе перед страшной минутой, когда мой путь преградят запертые двери.
— Мама еще не вернулась! — крикнула соседка. — Она где-то задержалась!
Соседка проводила все дни на подоконнике, подложив под пухлые локти подушечку.
— Хочешь, пойдем встречать маму? — сказала Штепка.
У нас не было заведено ездить на трамваях, расстояние от Виноградов до Голешовиц нам не казалось непреодолимым, ведь идти пешком — радость для глаз, витрина за витриной, на Вацлавской площади, на Пржикопах, на Поржичи! А ноги болят — так это пустяки, когда же доберешься до Главкова моста, то уже просто грешно тратить крону двадцать за такой маленький кусочек.
Мы со Штепкой ходим от распятия с разбитой статуей Христа до виадука и обратно, напряженно вглядываемся вдаль. Пешеходов здесь немного. Мы ждем, бредем вдоль рельсов, здесь, как обычно, маневрируют поезда. Штепка шутит с каким-то знакомым, тот сжимает флажок, ее смех мне неприятен, куда созвучнее моему настроению протяжное мычанье коров, я заглядываю в промежутки между вагонами, может быть, мама уже стоит на той стороне, а мы не можем туда перебраться.
