— Доски сухие, — нарушает тишину сосед, он, очевидно, полагает, что, раз тебя приглашают к столу, необходимо из вежливости промолвить хоть что-то.
— Значит, прочные, — усмехается папа. — Ну, Павлик, теперь покатаешься! Такой кареты у самого пана президента нет.
— На ней и до самой Стромовки добраться можно, да?
Мама бросает на меня отчужденный, укоряющий взгляд. Затаенный упрек уже никогда не исчезнет из ее глаз.
Мама билась, задыхаясь в паутине догадок, не в силах принять теории, будто какая-то микроскопическая бактерия может стать причиной столь тяжелого недуга.
— Бацилла укусила, — смеялись мы с братишкой, но мама упрекала себя: не надо было пичкать его шпинатом, а может, соус повредил или перинка из старых перьев.
— А он не падал? — допытывалась она у меня, у Франтишека, у Пепика и у маленького Беди, — вспомните, не падал с ограды? А со стула у тебя не свалился, Ярча?
Видимо, ей требовалось переложить вину на кого-то другого, на какое-то определенное лицо или обстоятельство, ушиб ей казался не столь ужасным, как затаившаяся болезнь.
— Иногда процесс прекращается, — врач оставлял ей последнюю надежду, — мальчику необходимы хорошее питание и воздух, чистый деревенский воздух.
Мама лишь ломала руки. Мысль о деревне повергала ее в ужас. Родителям и в голову не приходило, что можно выбрать красивый уголок где-нибудь под Прагой и снять там комнату. Может быть, не было денег, а может быть, умения. Все устраивали при помощи знакомых или родственников. Семьи были большей частью широко разветвленные, и всегда находился какой-нибудь подходящий родственник.
В первый раз помогла тетя Ржина, жена папиного младшего брата Венды. У нее была родня на Шумаве, и как-то летом она нас туда заманила.
Маленькая, проворная бабенка, она напоминала наседку. Без устали хлопочет с распростертыми крыльями, готовая защищать всех и вся. Цыпленок у нее был лишь один, маленький Венда, но тетя Ржина неустанно пеклась и о Венде-большом. Оба ее подопечных походили скорее на утят: уже давно не нуждаясь в опеке своей мамки, то и дело скрывались они от нее, и тетя напрасно и тщетно кудахтала.
Большого Венду, моего дядю, я не просто любила, я его обожала, особенно когда подросла и мы переехали жить в Голешовице. Сейчас трудно даже представить себе, какой поднимался переполох и шум, когда мы играли на рынке или неподалеку от газовой фабрики и вдруг, затормозив машину, из окошка кабины высовывался дядя и звал меня прокатиться. Он работал шофером на грузовичке, но ведь и грузовичок — это все-таки тоже автомобиль, и я рассказывала подружкам необыкновенные истории о том, как я езжу на подножке, как мы столкнулись с поездом, как у нас провалился пол и нам пришлось отталкиваться от земли ногами, как мы слетели с моста в воду и автомобиль превратился в пароход. Дети мне не слишком-то верили, но машина все-таки была, и они ее видели собственными глазами. Иногда дядя забирал нас всех и катал по отдаленным улицам.
