Ребята возбужденно зашевелились, заплескался смех.
— У меня есть вопрос, — Маматай поднялся с места. — Я еду на курсы. Это моя мечта. Но мне еще хочется поступить в институт в Ташкенте, заочно. Как вы на это смотрите?
Директор повернулся к главному инженеру, мол, давай отвечай, и тот, не спугнув с лица улыбки, ответил Маматаю:
— Конечно, одобряем. Дадим отпуск. А не сдашь — вернешься на курсы. Понятно?
— Поможем, — поддержал директор, — будет учиться за счет комбината.
* * *
Слова главного инженера окрылили Маматая, и он все эти дни с радостью готовился к отъезду, но что-то все же не давало покоя, будоражило душу, а связана была его душевная неустроенность со странным поведением Шайыр. За день до отъезда решился он зайти к ней попрощаться.
— Не выгонишь, как в тот раз? — робко переступил порог ее дома Маматай.
Шайыр долго и изучающе смотрела в упор на гостя.
— Теленок… — медленно и задумчиво наконец протянула она.
— Как-никак, а живое слово. — Маматай искренне обрадовался и такому приему.
Они сидели друг против друга за столом, и от выпитого вина лицо у Шайыр разрумянилось и в глазах появилась детская беспомощность.
— Шакин, — тихо сказал Маматай, — я уезжаю на полгода в Ташкент. На курсы. Вот пришел попрощаться.
Шайыр ничего не ответила, только одобрительно кивнула головой.
— Шакин, — опять тихо и робко попросил Маматай, — ей-богу, в тот раз я ничего не понял, о ком это ты говорила и что он тебе такого сделал?
Она почему-то глубоко вздохнула, плечи у нее опустились: ей не хотелось, чтобы прошлое снова возвращалось к ней.
— Мне было тогда семнадцать лет, — тихо, с трудом начала говорить Шайыр, — и я его полюбила, словно на меня нашло затмение. Ничего от него я не скрывала, ни сердца, ни чувства, потому что я верила ему. Но он меня бросил, подло, воровато. А я осталась, что страшнее всего, в положении… Мой отец, очень религиозный, фанатичный человек, сразу вынес свой суровый приговор: «Род наш гордый, мы никогда не склоняли ни перед кем головы. А ты осрамила нас. Как теперь смотреть в глаза людям? Нет, я спасу честь рода. Я готов пожертвовать тобой… Вот так!» Больше трех месяцев держали меня в глухом сарае, как узницу, представляешь? Родила я зимой в нетопленой конюшне, и у меня тут же отобрали ребенка. — Шайыр с всхлипом втянула полной грудью воздух и осторожно выпустила его — это она боялась разбудить свои страшные думы.
Маматай сидел, боясь шелохнуться. Все, что рассказывала Шайыр, было диким, не верилось, что в наши дни может быть такое. А Шайыр, вся во власти прошлого, молчала, расширившимися от страдания зрачками глядя куда-то вдаль.
