Увидев неподалеку кафе, Маматай направился туда. Было еще рано, в зале сидели редкие посетители. Маматай подошел к стойке, за которой франтоватый буфетчик с роскошными усами деловито протирал бокалы, выстроившиеся перед ним рядами.
— Можно водки? — угрюмо спросил Маматай.
— Хоп! — буфетчик всем своим, видом изобразил вежливость и радушие и приложил правую руку к сердцу. — Милости просим за столик.
Что было потом, смешалось в памяти Маматая. Очнулся он ранним утром от, казалось ему, разламывающего виски стука. Удивленно оглядевшись, он обнаружил, что лежит навзничь на широкой мягкой кровати в незнакомой комнате. Рядом с кроватью на стуле, на уровне его головы, стоял зеленый будильник, булькающий гулкими звуками, Маматай попытался было повернуться, но тотчас боль обручем охватила голову, и в глазах помутнело. И тут он увидел рядом с собой полнотелую женщину, в которой к своему ужасу узнал немолодую сотрудницу отдела кадров Шайыр. «О господи! — пронеслось в мозгу у Маматая. — Да я же с нею еле знаком!»
Шайыр не спала. Прищурив и без того узкие, косо разрезанные, как у японки, глаза, она насмешливо улыбалась уголками рта.
Маматай смущенно приподнялся и глухо, от испуга не в силах овладеть голосом, пробурчал:
— Где я? Как сюда попал?..
— Ха-ха-ха, не видишь, что ли, где находишься? Или меня не узнаешь?
Маматай судорожно пытался что-либо вспомнить, но хмельной туман начисто заслонил от него вчерашнее.
Шайыр продолжала смеяться и в конце концов, снисходительно похлопав его по плечу, рассказала о вчерашнем.
— Захожу в буфет купить конфет, смотрю — ты сидишь, пьяный до невозможности. К кому-то пристал, схватил за грудки, стал требовать водки у буфетчика. Тот сердится, грозится милицию вызвать. Ну я пожалела тебя, подошла, говорю: «Ну-ка пошли!» А ты как заорешь на меня: «Кто ты такая?!» Я не долго думая и сказала тебе: «Жене[2] я твоя, Маматай, жене!».Тут ты чуть-чуть утихомирился, но потребовал, чтобы я выпила с тобой. Пришлось выпить — иначе не удалось бы вытащить тебя оттуда…
Сгорая от стыда и обхватив голову руками, чтобы хоть немножко утихомирить невыносимую боль, Маматай извинительно пробормотал:
— Шайыр, спасибо тебе, но понимаешь…
— Ничего… ничего… А уж как умолял меня потом… Рабом до конца дней обещал быть… Сердце мое не каменное, как видишь… — Узкие глазки Шайыр сочно блестели от нескрываемого довольства. Нисколько не стесняясь. Маматая, она встала, размашисто налила полстакана водки и, сунув его в руки парня, пожалела: — На, опохмелись, легче станет!
