— Нет. Ты должна. Пусть все увидят, что ты есть. Ты не исчезла, и будешь жить. Ты должна. Давай, Мишель, давай, — подбадривая себя, медленно поднимаюсь по ступеням и, приближаясь к охраннику, называю своё имя.
Он проверяет меня в списке приглашённых и кивает. Двери открываются, а я смотрю на мужчину, не понимающего моего замешательства.
— Мисс? — Вопрошает он, держа дверь.
— Да-да, иду, — нервно улыбаясь, вхожу в освещённое пространство.
Музыка доносится до меня, как и вижу людей, что сейчас, видимо, рассматривают лоты перед аукционом и отмечают для себя, что купить. Ещё один вздох. А может быть, два. Множество. Закрываю глаза, а коленки дрожат. От нехватки кислорода даже голова кружится.
— Мишель! — Знакомый голос заставляет меня выдохнуть. Распахивая глаза, смотрю на Марка в сером костюме и голубой рубашке, быстрым шагом подходящего ко мне. Улыбается, странно и тоже нервничает, как и я.
— Ты пришла. Я ждал тебя здесь. Не знаю почему, но ждал. Я рад, пойдём, — произносит он, предлагая мне пройти к стойке, где помогает снять пальто и получить номерок, который прячет в карман брюк. Я на это даже не обращаю внимания, собираясь с силами.
Как бы ты внутри ни уверяла себя, что сможешь, но страх никуда не деть. Он не исчезнет, пока ты его не преодолеешь. Этот страх относится ко всему. А сейчас для меня к жизни и обществу.
— Я только сейчас… прости я не сказал комплимента о твоих волосах… хорошо… то есть красиво… чёрт, — кривится он, а я издаю смешок.
— Всё хорошо, Марк, — заверяю его.
— Прости, я идиот, — вздыхает он и предлагает мне руку. А я смотрю на неё и делаю шаг назад, сжимая руками сумочку.
— Говорю же, идиот. Давай, сначала начнём. Хорошо? — Запускает руку в волосы и тянет их. Хочется смеяться и одновременно пожалеть его.
— Давай, пойдём. Всё нормально, это же не свидание, — произношу я, бросая взгляд на центральный зал.
— Ах, да. Конечно. Родители будут рады видеть тебя. Они присмотрели ковёр, но он такой ужасный. Может быть, ты их отговоришь… чёрт, что я несу, — и тут прорывается снова что-то внутри. Начинаю смеяться, смотря на потерянного Марка. Смеюсь так, что в обществе это назовут вульгарным. Но я смеюсь, наконец-то, смеюсь. Марк тоже улыбается, а затем мы, как два больных человека, уже сгибаемся и хохочем вовсю. Настолько громко, настолько задорно, что слёзы скапливаются в глазах, а челюсть болит.
— Хуже выступить я не мог, — давясь от смеха, говорит Марк.
— Всё, не могу больше, — шепчу я, обмахивая себя рукой.
