Зазеркалье Петербурга | страница 23

Вернувшись в этот дом из тюрьмы в 1939 году реабилитированная поэтесса, сказав: «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!»[30], вступила в Коммунистическую партию и попыталась снова начать «жить». Не тут-то было – за частными трагедиями Берггольц последовала общая, глобальная – Великая Отечественная война.

Потеряв умершего во время блокады мужа Николая, работавшего в Публичной библиотеке и раненного при бомбардировке города во время дежурства на крыше, и отца, высланного из города за отказ стать осведомителем, Ольга, ставшая голосом осажденного города, поддерживавшая своими стихами несломленный дух ее страдавших от голода соотечественников, голосом, доносившимся из рупоров во время бомбежек, покинула этот любимый дом несмотря на все горе, что она здесь пережила.

Авербах, Леопольд Леонидович // Российская историческая энциклопедия: в 18 т. / ред. А. Чубарьян. Т. 1. М., 2015.

Башурова О.А. Молчанов Николай Степанович // Сотрудники РНБ – деятели науки и культуры: биографический словарь. Т. 3: Гос. публ. б-ка в Ленинграде – Гос. публ. б-ка им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. 1931–1945. СПб.: [Изд-во РНБ], 2003.

Берггольц О. Борис Корнилов. 1907–1938. Продолжение жизни // Русские поэты: антология. Т. 4. М., 1968.

Берггольц О. Ленинградская поэма: поэмы, стихотворения. Л., 1976.

Берггольц О. Собр. соч. Т. 3. М., 1973.

Берггольц О.Ф. Мой дневник. Т. 1: 1923–1929. М., 2016; Т. 2: 1930–1941. М., 2017.

Быкова Г.Д. Андрей Оль. Л., 1976.

Соколовская Н. Ольга. Запретный дневник. СПб., 2010.

«У будуара матери был навесный выступ, так называемый фонарь, откуда была видна Морская до самой Мариинской площади. Прижимая губы к тонкой узорчатой занавеске, я постепенно лакомился сквозь тюль холодом стекла. Всего через одно десятилетие, в начальные дни революции, я из этого фонаря наблюдал уличную перестрелку и впервые видел убитого человека: его несли, и свешивалась нога, и с этой ноги норовил кто-то из живых стащить сапог, а его грубо отгоняли; но сейчас нечего было наблюдать, кроме приглушенной улицы, лилово-темной, несмотря на линию ярких лун, висящих над нею; вокруг ближней из них снежинки проплывали, едва вращаясь каким-то изящным, почти нарочито замедленным движением, показывая, как это делается и как это все просто. Из другого фонарного окна я заглядывался на более обильное падение освещенного снега, и тогда мой стеклянный выступ начинал подыматься, как воздушный шар. Экипажи проезжали редко…»