— Боже мой, кажется, уже поднимают занавес, мы останемся без мест.
Я хотел заговорить с Сен-Лу, но его переполняло негодование на танцовщика — оно заволокло ему глаза и, как внутренний каркас, проступало наружу сквозь туго натянутую кожу щек; его внутреннее возбуждение передавалось полным внешним оцепенением; он был не в состоянии успокоиться, между нами словно выросла стена: он не слышал меня и не отвечал на мои слова. Друзья журналиста увидели, что все кончилось, и подошли к нему, еще дрожа. Им было стыдно за свое бегство, и теперь они изо всех сил старались его убедить, будто ничего не заметили. Поэтому один сетовал на соринку в глазу, другой распространялся о том, как по ошибке решил, что занавес уже поднимают, третий твердил о необыкновенном сходстве какого-то незнакомца с его братом. Они даже были на него несколько обижены, почему он не разделяет их переживаний.
— Как это ты ничего не заметил? Ты что, слепой?
— Вы все трусы, вот и все! — пробормотал журналист, получивший пощечину.
И тут друзья изрекли слова, совершенно не вязавшиеся с выдумками, которые они выдавали за правду (но им до этого не было дела), благо в подобных обстоятельствах эти выражения незаменимы: «Ну, закусил удила, не дуйся, какая муха тебя укусила?»
Утром, глядя на цветущие груши, я понял, на какой иллюзии покоится любовь Сен-Лу к «Рашели когда Господь». Но вместе с тем я понимал, что страдает он из-за этой любви по-настоящему. Понемногу боль, беспрестанно терзавшая его весь последний час, съежилась, улеглась у него внутри, и в глазах открылось пространство, доступное извне и податливое. Мы с ним вышли из театра и для начала немного прошлись. Я на мгновение замешкался на углу авеню Габриэль; отсюда я часто смотрел когда-то, как подходит Жильберта. Несколько секунд я силился восстановить в памяти те прежние ощущения, а потом стал догонять Сен-Лу «ускоренным» шагом, как вдруг увидал, что какой-то неказисто одетый господин остановился совсем рядом с ним и что-то ему говорит. Я решил, что это какой-то приятель Робера; тем временем они как будто еще больше приблизились друг к другу; внезапно (так бывает, когда наблюдаешь какое-нибудь редкое явление в небе) я увидел два яйцевидных тела, которые перемещались с головокружительной скоростью, образуя перед Сен-Лу нечто вроде колышущегося созвездия. Они вылетали, как камни из пращи, казалось, их было по меньшей мере семь. На самом деле это были всего-навсего два кулака Сен-Лу, мелькавшие с такой скоростью, что казалось, будто в этом безупречно живописном пространстве их гораздо больше. А весь этот фейерверк был лишь градом ударов, которые наносил Сен-Лу, и мне стало ясно, что они носят не столько эстетический, сколько агрессивный характер, как только я глянул на неказисто одетого господина, который, казалось, потерял уже и самообладание, и вставную челюсть, и немало крови. Прохожие окружили его, осыпая вопросами, на которые он отвечал явным враньем, потом оглянулся и, видя, что Сен-Лу удаляется в мою сторону, бросил ему вслед злобный и унылый, но ничуть не яростный взгляд. Сен-Лу, напротив, еще дрожал от ярости, хотя ничуть не пострадал, и его глаза еще метали молнии. Вопреки моим догадкам, этот инцидент не имел ничего общего с оплеухами в театре. Неказистый господин был просто какой-то прохожий, который, видя красавца военного, поддался страсти и сделал ему гнусное предложение. Мой друг не мог опомниться от дерзости этой «клики», которая даже не ждет, пока стемнеет, чтобы приставать к людям; он говорил о предложении этого типа с таким же негодованием, с каким газеты повествуют о вооруженном налете, совершенном среди бела дня в центре Парижа. А ведь у избитого господина были свои оправдания: когда человек охвачен жаждой наслаждения, красота сама по себе кажется ему чем-то вроде согласия. А уж Сен-Лу бесспорно был красавцем. Взбучка наподобие той, что задал незнакомцу Сен-Лу, небесполезна типам вроде того, который к нему пристал: она заставляет их как следует призадуматься, но, к сожалению, ненадолго — они просто не успевают вступить на путь исправления, который в дальнейшем избавил бы их от судебного преследования. И даром что Сен-Лу, недолго думая, хорошенько отделал этого господина, никакая взбучка, самая что ни на есть благонамеренная, не в силах сгладить противоречия и исправить нравы.
