)? Подобное мнение столь же неосновательно, как и прямое отождествление Опискина с Гоголем. Настоящий пример лишь подтверждает ту истину, что то или иное высказывание в художественном произведении само по себе не является «правильным» или «неправильным»: оно может в очень широких пределах менять свой смысл — в зависимости от контекста и от личности того, кто высказывается.
Более того, высказанная идея может получить самые различные применения.
Расторопный Павел Семенович Обноскин, дерзнувший увезти помешанную на амурах Татьяну Ивановну, но, увы, застигнутый погоней, так пытается оправдать свой не вполне благородный поступок:
«— Я не из интереса это сделал, Егор Ильич; я только так это сделал… я бы употребил с пользою капитал — …я бы помогал бедным. Я хотел тоже способствовать движению современного просвещения и мечтал даже учредить стипендию в университете…»
Жалкий лепет Обноскина нимало не напоминает твердые и ясно выраженные суждения Родиона Раскольникова относительно будущего употребления капитала, имеющегося у намеченной им жертвы. Однако, несмотря на разницу последствий, нельзя не признать сходство мотивов. И в том и в другом случае благая якобы цель — которая в отличие от «серьезного» Раскольникова дезавуируется Обноскиным в плане сугубо комическом — призвана замаскировать отвратительность самого деяния.
«Село Степанчиково» постигла участь «Дядюшкиного сна»: на журнальную публикацию не воспоследовало ни одной рецензии. Трудно сказать, чем вызвана такая холодность. Пусть этот искрящийся юмором роман и уступает будущим творениям Достоевского, у него тем не менее есть неоспоримые художественные достоинства. Не только два «огромных характера», но целая галерея оригинальных персонажей, каждый из которых представляет самостоятельный интерес (чего стоят хотя бы Мизинчиков или Ежевикин!) — все, что могло бы составить другому писателю крупное литературное имя, не принесло Достоевкому особой славы. Читательское внимание в конце 50-х — начале 60-х годов было ориентировано совсем на другие сюжеты. Ни мастерство, ни ирония, ни глубина — ничто не могло искупить видимого отсутствия актуальности.
Время, однако, как ему и положено, все расставило по своим местам. Имя Фомы Опискина сделалось нарицательным. В опорах о современности текста это решающий аргумент.
