Французская виза запаздывала роковым образом. Замечательная, добрая мадам Керк, директриса Толстовского фонда, опекала нас уже седьмой месяц. Мы понимали, что это необыкновенная привилегия. Но в конце концов нужно было сделать выбор. Мадам Керк советовала нам Нью-Йорк, у нее были там связи. Она была женой американского посла при ООН в Австрии. Она полюбила нашу семью. Это был период переживаний и тревог, о котором лучше не вспоминать. Я дрогнул. Попросил Дарью попытаться взять «термин» с господином Кашацким, мне нужен был его совет. И он меня принял. Я его спросил: коль скоро Франция не дает мне разрешения на въезд, возможно, мне следует остаться в Вене? Европа. Две детские книжки и музей «Альбертина» — начало карьеры. Как же я был слаб и растерян в этот период жизни. Дарья перевела мне ответ господина Кашацкого.
— Лучше быть последним художником в Париже, чем первым в Вене.
На следующий день выбор был сделан не мною, мы получили разрешение на въезд во Францию.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
Пора вам знать: я тоже современник.
Попробуйте меня от века оторвать.
Осип Мандельштам
«Земную жизнь пройдя до половины», ранним майским утром 1981 года, сделав шаг с последней ступеньки поезда Вена — Париж, я ступил на землю своей заветной мечты. Я не издал ликующего возгласа победы. Напротив, острое чувство тревоги и пустоты пронзило меня.
Уже на перроне вокзала я ощутил масштаб пропасти, разделяющей мой прежний бодренький романтизм с ожидающей меня реальностью. В этот новый мир, в котором меня никто не ждал, в котором не было ни одной близкой души, в котором не было ничего, что могла бы реставрировать память, с которым не было, наконец, ни единой нити связи, кроме той таинственной, которой каждый человек прикрепляется ко всему человечеству, я приехал не туристом, а чтобы поселиться в нем, с амбицией начать вторую половину профессиональной жизни, попытаться стать художником в том смысле и содержании, как понимаю только я. К тому времени мне исполнилось сорок пять лет.
Уезжая в эмиграцию, я устроил жестокую чистку мозгов, безжалостно расставаясь с иллюзиями «славной биографии советского художника», не оставляя места праздности, готовя сознание и душу к испытаниям, себя — к каторжному труду. Я привез с собой только опыт и профессиональный навык. Я приехал во Францию без единой художественной идеи.
* * *
Толстовский фонд в Париже взял наше семейство на первое время под свою опеку, как это было и в Вене. Поселили нас в маленьком неопрятном отеле на avenu du Maine в 14-м районе. Комната на последнем, шестом этаже была маленькой, узкой, с четырьмя металлическими кроватями и большим окном. Между кроватями мы разместили наши чемоданы. В углу напротив входной двери за дугообразной клеенчатой шторой постоянно брезгливо ворчал душ. Туалет был в дальнем конце коридора. Но на этаже мы были одни и уже на следующий день поняли, что это благо — комнаты в отельчике сдавались «на час». По крутым деревянным скрипучим лестницам, ввинченным штопором в нутро старого дома, сновали вверх-вниз угрюмые пары. Спускаясь по лестнице со своим десятилетним сыном при встрече с какой-либо из них, чтобы разойтись, прижимались к перилам. Сын задавал мне вопросы. Многие из них ставили меня в затруднение, и в ответ я бормотал что-то невнятное.
