Преисполнившись стыда, он усмехнулся над тем, какой философский оборот приняли его мысли, и поспешил занять голову другим.
— Снова застрял, — подумал Дэмми вслух и слегка испугался грубости родного языка. — Снова в ящике, в котором очутился до того, как начал совать нос в устройство большой машины.
Дэмми вспомнил о кошмарном пути через болота, как они вместе с Флоссом шли по трясине. Не придется ли проделать это еще раз? Он лег на пол и прощупал окружающее пространство. Сразу же понял, что все изменилось. Кто-то на славу потрудился: перебрал судно концентрированного сгустка энергии — если, конечно, оно то же самое. Он не обнаружил плоскости проницаемости; узлы давления были ровными и выверенными. Тогда Дэмми собрал поле сознания, а через миг — или неделю — открылся люк, и в камеру влетел знакомый контейнер с пайком, который Дэмми телепортировал себе в желудок. Наконец, соскучившись, он снова принялся вызывать себе призрачных собеседников, помогавших скрасить одиночество еще во время предыдущего заключения.
Они появились вместе с комнатой, собранной из упаковочных ящиков и грубо распиленных бревен. Это был безымянный салун: в дальнем конце над потускневшим зеркалом в баре висела голова лайки. В зале толпился народ, гудели голоса, топали грязные ботинки, светили газовые лампы. Сквозь множество щелей задувал кусачий ветер. Дэмми отметил, что снаружи, за стенами, стоит холод градусов десять ниже нуля. В одном конце какой-то парнишка беззаботно наигрывал ранний регтайм на ветхом пианино.
Толпа зашевелилась, когда открылась дощатая дверь и в салун, моргая, вошел мужик в грязной парке из волчьей шкуры. Бледное, осунувшееся лицо, отмеченное шрамами морозных ожогов; шаг — неустойчивый, но не как у пьяного, а как у инвалида. Пройдя прямиком к бару, он высыпал на затертую стойку содержимое кошеля из мягкой кожи: небольшую кучку сверкающего желтого песка.
— Незнакомец всех угощает! — воскликнул мелкий тип с мышиной мордочкой и помчался к бару.
Дэмми расслабился, сидя на стуле спинкой к стене. Паренек — тапер тоже устремился к бару, а незнакомец прошел за пианино. Скинув парку, опустился на табурет и опасно покачнулся, но сумел сохранить равновесие. Протянул узловатые руки к клавиатуре. Кожаная рубашка на нем — просто невероятно! — была еще грязнее парки. «Впрочем, играть он умеет», — отметил про себя Дэмми, когда зазвучал «Варшавский концерт».
На музыку никто не обращал внимания, и только размалеванная шлюха в дальнем конце бара удивленно смотрела незнакомцу в спину. Вскоре он закончил играть и встал, уже тверже. Обернулся к публике и, бормоча, сделал что-то вроде объявления, завершив его какой-то совсем уже невнятной фразой.
