1. Идейная направленность рукописи имеет ярко выраженный антисоветский, антикоммунистический характер.
2. Вся рукопись по своему идейному содержанию является произведением, порочащим советский общественный и государственный строй и построенным на заведомо ложных клеветнических измышлениях".
То есть именно то, что и должно было соответствовать знаменитой 190 "прим".
Когда же все это было-то?
Да только что. На нашей памяти. Ближайшей памяти.
Почему же кому-то еще все хочется, хочется, хочется вернуться туда?..
Помню, получив все эти документы, я позвонил Леониду Андреевичу, чтобы узнать, да как же оказались у него в руках все эти доносы?
После освобождения я пришел в суд и попросил показать мое уголовное дело. Там где-то посовещались — и дали. И я стал все эти письма перефотографировать.
Тайно, что ли? — помню, предположил я.
Да нет, открыто… Они же не дорожат своими людьми, — услышал я в ответ.
Пытаясь в этой главе найти ответ, почему же, почему с такой легкостью люди соглашались пойти на службу к НИМ, я искал самые различные объяснения.
Может быть, в истории Васильева заключен еще один ответ на эти "почему?". Да потому! Потому, что так было принято. Так было — нормально, естественно, как нормально и естественно плясать на свадьбах и плакать на похоронах.
Так жили. Так, казалось тогда, и надо было жить.
Человек определяет течение времени? Или время — жизнь человека?..
Но все-таки… Но все-таки…
"Надо… Надо… Надо…"
"Не могу… Не могу… Не могу…"
Нет, не надо говорить о том, что выбор этот легкий, и потому естественен для человека. Ох, если бы было все так, какой бы простой и красивой оказалась наша жизнь! Но это — когда не столкнешься, когда не прижмет, когда не припечатают к стенке…
Я не говорю о том, что сегодня этот выбор совсем уж безболезненный. Но тогда, в эпоху откровенной доносительской идеологии?
Только можно представить, как приходилось человеку.
Потому я жадно ловил в историях, которые прочитал или услышал (особенно из того времени), как все-таки удавалось не сломаться, выдержать, выжить.
Доктор технических наук, профессор заочного политеха Герман Устинович Шпиро позвонил, а потом пришел в редакцию.
— Я родился в 1913 году, то есть, как вы догадываетесь, человек уже немолодой. Рос в более или менее благополучной семье… Один мой дядя жил в Омске — его арестовали, и он исчез. Следом, в 1936 году, арестовали, уже в Москве, еще одного дядю. И через месяцев семь мне позвонили…
— Оттуда?
