В этом случае было как будто все в порядке: я сам решил, как мне поступать.
А вот тогда, в пору юности?..
Кто мне скажет со всей определенностью, правильно ли я поступил тогда? Но пусть скажет тот, кто чувствует себя вправе бросить в меня камень…
А нас ведь было много таких. Проклятая наша жизнь сделала нас безответными винтиками: и ввинчивали нас, куда надо, и крутили, как хотели.
В. В. Власов, Иваново"
УЖ ТАМ. КОГО, ЗА ЧТО, ПОЧЕМУ?
Что-то не так было в этом человеке, бывшем массажисте юношеской сборной по гимнастике из большого сибирского города, представившемся мне Александром Васильевичем. ("Имя, предупреждаю, не настоящее", — сказал он мне, как только вошел в комнату, плотно притворив за собой дверь).
Что же, что?
Душа каждого человека — загадка, да еще какая, а душа сексота, доносчика, стукача — совсем уже космос, обрушивающийся на тебя бесконечно бездонной чернотой. От "Александра Васильевича" несло тревогой, да такой, что она передавалась и тебе самому, и начинало казаться, что вот-вот что-то произойдет, а может быть, уже произошло, только ты сам этого и не заметил.
Что за черт!.. Встречаются же такие люди!
Хотя на первый взгляд, как только он переступил порог моего кабинета, ничего такого особенного, необычного я в нем не обнаружил. Напротив, и сам он, и все в нем было обычным, невыдающимся, неотличимым: маленький, неловкий, тесно прижатые уши, заметная плешь. Тусклый, как учебник обществоведения, которым нас загружали в год окончания школы.
Да и история его вербовки банальна — таких сотни.
Сочи, ранняя осень, море, международные сборы, гимнастка из ГДР, обыкновенный пляжный роман.
Нашли его через неделю по возвращении домой.
Тоже — обычная история: телефонный звонок, "надо бы встретиться", "да, нехорошо получилось с этой немкой". Выбор: или забудь о поездках за границу, или… Потом подписка о сотрудничестве с КГБ, конспиративные встречи… Свои донесения подписывал, как там водится, псевдонимом, который он сам выбрал. "Какой, интересно?" — "Пушкин". — "Пушкина-то зачем?" — удивленно спрашиваю его. "Стихи его мне нравятся…" — бормочет в ответ.
Да, все как обычно, но почему же, чем дальше я его слушал, тем больше и больше какая-то неясная тревога меня охватывала? Почему?
И наконец-то я понял! У этого агента "Пушкина" — фигурой, лицом, движениями напоминающего гоголевского Акакия Акакиевича, у этого человека с жалкой, жалобной улыбкой, из тех бедняг, которому на роду написано быть вечной жертвой пьяных подростков на ночной улице, глаза пылали таким неугасающим огнем, что, нечаянно наткнувшись на его взгляд, перенесенный с лица какого-нибудь испанского гранда, покорившего женские сердца от Севильи до Гренады, я сам почувствовал себя стоящим на краю пропасти — и оторваться от которой невозможно, и заглянуть вниз мучительно.
