Но вы должны помнить, что только благодаря мне вы уцелели, напутствовал меня Кашарский. — Не забывайте этого!
Как все относительно на свете: когда я вышел от Кашарского, я был почти счастлив…"
Помню, с каким чувством я тогда в Калифорнии отложил этот документ. Да и Локшин был почти счастлив, сам поражаясь тому, как быстро позволил себя сломать…
Вот так это начиналось. И с тех пор — тянется и тянется эта колонна. Почти что с начала XX века. Почти что до самого его конца.
Не матерятся на них конвоиры, не слышен злобный скулеж верных Русланов, не ослепляет их свет прожекторов, да и не в барак они возвращаются — домой, и не миску баланды швырнет им в лицо придурок повар.
Но и они — в ГУЛАГе.
В том, другом, однако параллельном настоящему.
Да, нет в этом их ГУЛАГе ни бараков, ни колючки, ни вышек.
Но те же коменданты, но те же конвоиры.
Оставили тело на свободе — взяли душу.
Широки, необозримы просторы этого ГУЛАГа. И во времени, и в пространстве. Скольких людей поглотил!
"Это сеть, которой была оплетена вся страна, — написал мне К., агент КГБ. — Войти на любую ступеньку пирамиды власти было невозможно без гласного или негласного сотрудничества с КГБ. Это — не пустые слова. Это — факт нашей жизни, реальность нашей страшной жизни.
Раньше я много раз замечал, что если кто-то опрометчиво рассказал анекдот (а в группе было, допустим, десять человек), то его непременно вызовут куда-нибудь на собеседование. Следовательно, если 280 миллионов человек поделить на десять, то получится, что в стране было 28 миллионов сексотов. Конечно, может быть, это преувеличение, но без миллионных цифр все равно не обойтись.
Я вырос в нашем удивительном обществе, поэтому мне трудно представить, как себя чувствует свободный человек…"
Трудно не согласиться с К. Хотя не знаю, да и никто, наверное, не знает, сколько же людей вместил за эти десятилетия этот параллельный ГУЛАГ.
Людей, ставших доносчиками, осведомителями, стукачами, секретными агентами, добровольными "помощниками". Оставшихся на свободе и — до конца своих дней обреченных быть узниками.
Я много о них узнал. Я многих из них узнал…
Сейчас, написав первые страницы этой книги, я еще сам не представляю, к чему приду. Знаю только, что хочу понять соотношение времени и человека во времени, случайности поступка и его предопределенности, обманчивой идеи — и жестокой расплаты за веру в эту идею.
Двадцатый век кончается, и все, что происходило в нем, постепенно становится историей. Не уверен в том, что этот век оказался лучшим для человечества, — слишком много жизней было оборвано ракетами, штыками, напалмом, бомбами или пулями в затылок. Но если миллионы, миллионы и миллионы насильно оборванных жизней можно объяснить хотя бы научно-техническим прогрессом, который привел к созданию индустрии убийств, то как же так случилось, что миллионы, миллионы и миллионы человеческих душ в XX веке оказались подстреленными на одной шестой части суши безо всякой пули?
