Что произошло?
Парадный ужин! Роскошное господское пиршество, торжественные речи, пение, а потом тишина, яркий свет, затем полумрак, и это пожатие руки, этот огонь, эта страсть, и тогда?.. Ах, но, может быть, это была всего-навсего деревенская свадьба? Может быть, это мой отец играл на своем веселом басе? Может быть, меня только что ввели в брачную светелку с моей любой, а сваты и музыканты еще поют грустную прощальную песню:
Прощай, прощай, Елица!
В девушках тебе
Не ходить больше…
Ох, что же произошло?
Нет, это не сон, не сон… Боже мой!
Вчера его сиятельство давал званый обед. Мой благодетель, — кстати, все эти лакомники тоже кричали и вопили: «Наш благодетель», — вчера был единогласно избран одиннадцатый раз подряд председателем общества «Скромность и терпение». Цель этого общества: набожность, целомудренная литература, помощь бедным и больным, защита животных…
Камердинер и мой достойный родственник Жорж весь день был озабочен и, покачивая головой, непрестанно бормотал:
— Уж так у меня сердце болит, так сердце болит! Его милость дрожит, будто осиновый лист, а язык у него заплетается, как незаведенные вовремя часы. Ивица, иди сюда, Ивица, сбегай туда. Расставь тарелки, подвинь бутылки. Эх, неумеха! И когда я только тебя выучу? Штудент тоже! Никогда из тебя не выйдет «яриста» (так он выговаривал слово «юрист»).
Мне тоже было жаль «нашего благодетеля». Милый Жорж не догадывался о том, что знал я. Целый месяц тянулись, я бы сказал, почти родовые муки нашего милостивого хозяина… Явился однажды некий поэт, так по крайней мере обычно именовал его наш благодетель, и принес «большую речь на маленьком листочке», как он сам выразился. Это был бритый человек с голыми, как у девушки щеками. Я даже готов побиться об заклад, что ни один волосок никогда и не прорастал на его лице, так что он вообще мог не бриться. Его изогнутый, довольно длинный нос не был оседлан очками, тем не менее он постоянно жмурился и щурился, жалуясь, что он совсем ослеп. Его собеседники должны были, разумеется, понимать, если, конечно, они обладали тонкой и эстетически развитой душой, что это следствие мощного вдохновения и крайнего напряжения мысли. Волосы его были совершенно немыслимого цвета, они напоминали мокрые стены деревенских домов, когда их хорошенько прихватит дождем, прическа же его походила на соломенную стреху, развороченную ветром и бураном. Зато они доходили до плеч, что само по себе неопровержимо доказывало присутствие поэзии. Он был высок, несколько сутуловат, порывист в движениях, одежда же его была заношенной и потертой, а зачастую и грязной. По причине, впрочем, не бедности, а гениальности! О рассеянности его, доходящей до абсурда, не стану и говорить. В самый ливень он легко мог выйти без зонтика, так что вода с него лилась, будто из водосточных труб, зато в погожий день он раскрывал над собой зонтик и, будто пугало, мчался по улицам как на пожар. Частенько с непокрытой головой он возвращался в кафе бог знает откуда за забытой там шляпой.
