. Далее Фрейд спрашивает: «Но не будь на время поступка (убийства отца) совести и чувства вины… откуда же раскаяние?» – и дает такой ответ: «Раскаяние порождено изначально амбивалентным отношением к отцу. Сыновья ненавидели его, но и любили. Акт агрессии утолил их ненависть, и на поверхность вышла любовь в виде раскаяния в содеянном». И затем добавляет: «Это, без сомнения, должно объяснить нам тайну чувства вины и положить конец нашим трудностям. Думаю, это верное объяснение»
[149].
Если нам по-прежнему нелегко понять логику Фрейда, то такие же трудности испытывали многие его биографы, да и он сам. Он ставил под сомнение этот вывод вскоре после окончания работы над «Тотемом и табу». «Я перестал так высоко, как раньше, ценить эту работу и отношусь к ней критически», – писал он некоторым своим коллегам[150]. Фрейд опасался критических отзывов на книгу, и был прав. Ее встретили «с полным недоверием как плод фантазии автора. Антропологи единодушно отвергли его выводы, отмечая, что Фрейд неверно интерпретировал факты»[151].
Хуже того, вся гипотеза Фрейда – его «видение», как он это называл, – опиралась на идею Дарвина о том, что примитивные доисторические люди жили в группах, где правил полигамный жестокий мужчина, доминирующий над всеми. Позднейшие исследования не подтвердили эту гипотезу. Теория Фрейда зависит от идеи о передаче приобретенного свойства от одного поколения другому (одно поколение передает чувство вины другому); современная генетика эту идею также опровергает.
Почему же Фрейд написал книгу, идеи которой вызывали сомнения у него самого? Нам остается лишь строить догадки. «Весьма вероятно, – писал Питер Гэй, – что некоторые импульсы, стоявшие за аргументами “Тотема и табу”, связаны с невидимой жизнью Фрейда; в каком-то смысле эта книга – очередной раунд бесконечного поединка с Якобом Фрейдом». По словам Гэя, сам Фрейд понимал, что «публикует научные фантазии»[152]. Быть может, он, продолжая «борьбу» с первым авторитетом своей жизни, одновременно боролся с идеей Высшего Авторитета? Возможно, он стремился одержать победу и доказать, что никакого Законодателя не существует? Фрейд писал коллеге, что этот труд «четко отделит нас от любой… религиозности»[153].
Фрейд утверждал, что всякая нравственная истина порождается людьми и приписывать ее Богу неразумно и «опасно». «Для этических требований, которые подчеркивает религия, необходимо найти иную основу, ибо они неотделимы от человеческого общества и было бы опасным связывать следование им с верой»
