и хочет исследовать только эти, человеческие, а не те, вещественные, ценности, то это означает, что плодоносным может быть только то, что живо в эйдосе. Свести к такому эйдосу термин «понятие» в его нынешней широте, объемлющей также вещественное и математическое, — за исключением принципиально иного метода, движущегося от одной части к другой, — соблазняла даже не общая отсылка к Аристотелевой «чтойности», а скорее Платонова «идея», которая, однако, соотносится просто со всяким существующим предметом, потому что изначально действует не как гештальт, а лишь как предпосылка и сущность, тогда как эйдос наполняется только человеческим. Иначе зачем философу, чуждому природе и занятому поисками человека, нужно было все свои беседы, из какого бы далека они ни начинались, сводить именно к
agathon и видеть свою постоянно преследуемую цель в укреплении
arete с помощью меры? Но тот, кто постиг сущность Сократовой
arete в ее мужественной активности, в непосредственном и не выводимом ни из какой этики напоре ее действительности, будет стараться сохранить в строгости свою любовь к ней и защитить ее от подробных подразделений новейших систематиков, называющих это этикой и сожалеющих о недостаточности ее логического обоснования. Охваченный божественным вдением человек был еще нерасчленен и кругл: дух, слово, дело и чувства — в космическом строении все это было Одним неделимым и совершенным телом, зримой и действенной за пределами своего собственного бытия формой явления духовного гештальта, не стремившегося проникнуть в сияющую над этим телом сферу этического, для чего ему пришлось бы отказаться от самого себя, а размеренно вращающегося вокруг собственного центра в живом процессе непроизвольного, но беспрерывного порождения.
Способность и власть, позволяющие использовать познанное и сохраняемое божественное для господства над неорганизованными массами, — вот что составляет смысл и цель arete, которая ни в чем не совпадает с нашим словом «добродетель», но хотя бы отчасти покрывается понятиями «навыка» и «умения».
Arete — это сила, способная воплотить ясно усмотренный эйдос благородного, и может быть приписана, помимо эйдоса, даже какому-либо приспособлению, ручному орудию или глазу, из чего становится очевидно ее отличие от нравственной добродетели. В «Горгии» ее сущность фиксируется в трех определениях: «Но arete каждой вещи, будь то утварь, тело, душа или любое живое существо, возникает во всей своей красе не случайно, но благодаря порядку, правильному обращению и удачливости, которая дана каждой».
