Лорд Дальтон с усилием воздержался, но взгляд его стал еще более мрачным.
— Какой же это разговор ты слыхала? — наконец спросил он.
— Я слышала, как ты обещал ему, что выйдешь через четверть часа. Я знаю, что это значит — вы идете в игорный дом. Так слушай: я запрещаю тебе уходить от нас. Да, запрещаю. Пусть, наконец, выяснятся наши отношения! Я люблю тебя, люблю всей душой, но мое терпение подходит к концу! Если ты пойдешь с капитаном — я видела тебя сегодня в последний раз! Слышишь? В последний раз! Я без колебания разорву все связывающие нас узлы. Я не перестану любить тебя, но на всю жизнь отдалюсь от тебя!..
Темный румянец облил лицо лорда Дальтона.
— Эдита, — вскрикнул он, — ты так, так говоришь со мной? Так знай же, что я не принимаю никаких приказаний. Ты не любишь меня, иначе тебе не пришло бы в голову унижать меня перед наемным слугой!..
Я глухо вскрикнул, удар был страшный. Эдита, всегда такая деликатная и полная такта, в раздражении поступила безрассудно, подвергнув меня такому тяжкому оскорблению, а своего возлюбленного неосторожностью возбудив против себя. В возбуждении я бросился бы на него, но Эдита умоляюще взглянула на меня. Певица в салоне кончила петь, раздались аплодисменты и вызовы на бис, и вслед за тем несколько человек вошли в оранжерею, отделенную от салона только коротким переходом, в котором висело несколько знаменитых картин, искусственно освещенных невидимыми лампами. Эдита изумительно владела собой; она свободно разговаривала со мной и лордом Дальтоном о редком растении, мало до этого времени известном в Европе, великолепный экземпляр которого цвел в оранжерее. Подходившие гости присоединились к разговору, и через некоторое время я незаметно отошел, как мне и следовало в моем скромном положении; я заметил, однако, что лорд Дальтон отошел еще прежде меня.
Приблизительно через час Эдита позвала меня в свою комнату. Она уже сняла драгоценности, ее красивые волосы были расчесаны, а лоб перевязан белым платком. Лицо ее было смертельно бледно; было видно, что она страдает и физически и духовно.
— Послушайте, — слабым и дрожащим голосом сказала она, — простите, что по моей вине вас оскорбили. Эдвард наверняка сам сожалеет об этом и извинится перед вами, как только немного успокоится. Вы прощаете меня?
Она подала мне свою чудную руку, которую я с волнением поцеловал.
— Я угнетена смертельно, — продолжала она. — Эдвард ушел с капитаном. Вы видите, он оскорбляет меня еще глубже, чем оскорбил вас. Разве это не похоже на то, что на мою угрозу он хотел сказать, что не обращает внимания, разорву ли я связывающие нас звенья?
