— Доктор пришел, — сказала она, — нужно быть серьезной. Вы больны: что вы не понимаете? Больны!
— Да, больна, больна, и уж так давно, — ответила m-lle де Сорель.
Тучи покрыли ее лицо, и она вдруг сделалась такой старой, как в сказке, — до невероятности старой.
— Постойте, сколько же лет я уже болею? — и она начала тихо считать по пальцам. — Где уж там счесть!.. — через минуту прибавила она и опять как-то тупо, бессмысленно прилегла на своей подушке.
Она, очевидно, на минуту забыла, о чем говорила, руки ее опустились на одеяло из порыжевшего шелка, на котором был вышит почерневшим теперь серебром герб с короной.
— Она болела всю жизнь, — сказала госпожа Целестина, — и переносила большие страдания. Но этого было мало, она и в других отношениях шла совсем не по розам. Но никто не слыхал из ее уст ни одного слова жалобы. Она умеет болеть. А на это не каждый способен.
Я начал расспрашивать о симптомах ее болезни. В данное время не было ничего, кроме обычных следствий старости.
— Я могу посоветовать только покой, — сказал я наконец, отвечая на беспокойные взгляды госпожи Целестины.
Но больная вдруг пришла в какую-то необъяснимую радость, смеялась чему-то, чего мы угадать не могли, захлебывалась от смеха и металась на постели. Госпожа Целестина старалась принять суровое выражение лица.
— Не шевелиться, прошу лежать спокойно! — закричала она со злостью, слишком заметно притворной, но которой больная поверила тотчас же. Она успокоилась. — Спать! — приказала госпожа Целестина.
Бедная маркграфиня послушно закрыла глаза.
— Иной раз я не знаю, что делать, — шепотом оправдывалась госпожа Целестина, — и иногда должна напуститься на нее таким образом, иначе ничего не помогло бы. Пусть простит мне это Бог!
Я снова посмотрел на больную. На ее лице теперь опять появилась нежная улыбка. Длинные сухие прозрачные пальцы ее схватили угол одеяла и начали складывать его, как дети делают куклы из лоскутков. Потом она тихо прижала этот сверток к груди, начала качать его — и казалась совершенно счастливой.
— Теперь она скоро уснет, — с улыбкой сказала госпожа Целестина. — У нее есть уже младенец, и ей кажется, что она усыпляет его.
— Она всегда это делает? — с удивлением спросил я.
— Да, и это единственное ее утешение. Она не вышла замуж, не знала любви и, вероятно, и не думала даже о ней среди этих вечных болезней и горькой нужды. Но странно, что несмотря на то, что она почти уже не живет, что-то вроде материнской нежности, которой она не испытала в действительности, пережило в ней все другие чувства и, до некоторой степени, даже ее самое. Но вам не кажется смешным, что она прижимает и качает угол своего одеяла, правда?
