Дом под утопающей звездой | страница 2

Но зато на несколько окон дальше могла жить сама поэзия, воплощенная в молодую, красивую девушку, выросшую из уничтоженных веками руин, точно сказочная волшебная лилия. Все ее оконце в доме, по своей черноте похожем на какой-то заклятый замок, обросло свежим ясно-зеленым вьющимся растением с красными, как пурпур, цветами; золотые лучи солнца мигают среди листьев, а сладостное, протяжное пение маленькой птички из-под густых зарослей плывет в повседневный гул улицы.

тот дом интересовал меня больше всех других. Я допустил предположение и был упорно убежден, что там живут люди чрезвычайно интересные. Выходя из церкви св. Юлиана, я всегда невольно останавливался перед этим строением и с любопытством приглядывался к нему.

Однажды, когда с него сняли испорченную вывеску какого-то торговца железом, который, очевидно, разорился (вывеска выглядела такой несчастной!), я увидел скрытый под ней растресканный знак, вероятно, остаток бывшего портала. Я ясно рассмотрел на этом щите геральдически стилизованные волны и среди них звезду. С этой минуты я окрестил этот дом: «Под утопающей звездой». Благодаря этому гербу, он показался мне еще интересней, и я еще сильнее желал проникнуть когда-нибудь в его темную, мрачную внутренность.

Как-то мне представилось нечто вроде возможности исполнения этого желания.

Я стоял на тротуаре, засмотревшись в коридор, ведущий к лестнице, когда вдруг из его мрачной глубины вышла женщина. Она была немолода и очень некрасива. Она смело обратилась ко мне, противно усмехнулась и хриплым голосом стала звать меня к себе. Вместе с этим, она рассматривала меня с головы до ног. В ее поведении было что-то подозрительное, что-то выходящее за пределы ее ремесла; в ее глазах горела какая-то проницательная пытливость, которая невольно наводила на подозрение о преступлении. Я не ответил ничего. Но она без слов угадала мой отказ. Она нахмурилась и произнесла какую-то грубость. Мне не оставалось ничего другого, как уйти, — и в этот день я немного отрезвился от своих романических бредней.

Приблизительно через неделю после этого я снова подошел к св. Юлиану. На этот раз в церкви было довольно тесно — и я остановился недалеко от входа. Через минуту я услыхал около себя вздох, но такой необыкновенный, очевидно, вырвавшийся с самого дна груди, вызванный, вероятно, каким-то незаурядным горем, вздох такой невыразимо тяжелый, что я с волнением обернулся к человеку, который так сильно страдал. Я увидел в шаге от себя у колонны немолодого мужчину, прилично, но бедно одетого, с лицом, собственно говоря, неинтересным, невыразительным, за исключением темных, задумчивых, глубоко-печальных глаз. Не было похоже, чтобы он молился. Правда, он в эту минуту шевелил губами, но скорее нервно, беспокойно, нетерпеливо, потом провел по лбу пожелтелой, сухой, одухотворенной рукой, вздохнул снова, но уже легче, чем прежде, снова откинул назад голову, в каком-то изнеможении щуря глаза и, наконец, не перекрестившись, не взглянув даже в сторону алтаря, повернулся и медленно вышел из церкви.