спрашиваю, замкомвзвода!
— Не трогай молодого солдата, — отозвался с кровати старший сержант, — а то он и про тебя очерк напишет… если уже не написал.
— Он на полах его писать будет! Каждый день и каждую ночь. Ты меня понял, молодой воин?
Гараев молчал.
Через минуту подворотничок был пришит. Григорий, застегивая пуговицы, взялся за ремень — и увидел перед собой крупное лицо Бориса Зацепина, внимательно ждавшего этого взгляда — глаза в глаза.
— У нас еще есть время — поговорим… — Борис коротко кивнул головой в сторону выхода из казармы. На виду у всей подшивающейся роты они вместе пошли к дверям.
— Правильно, Зацепин, — громко вякнул из своего угла Дюков, — поговори с ним в сортире!
— Только фонарей не оставляй! — добавил Джумахмедов. Борис промолчал. Они вышли к спортплощадке и сели на дли иную узкую скамейку. И Гараев вдруг успокоился, перестал дрожать — так его заполнила благодарность к этому парню.
— Ты знаешь, — начал Зацепин тихо, не глядя на Григория, — мне хочется тебя предупредить еще раз, вернее уже упредить… Видишь ли, я хорошо знаю, чем может кончиться пьеса с таким началом. Помнишь? Ружье выстрелит в конце… А тут кругом автоматы… Вот в прошлом году один таджик нашего призыва тоже все больше молчал. Молчал и письма домой писал — почти каждый вечер. «Старичков» это, конечно, раздражало — молчит и пишет. Они ему что-нибудь скажут, когда он пишет, а он только глаза кровью нальет — и молчит… А ты, как видно, пишешь не только домой. Вот и подумай, парень… Да-а… таджик тоже не был богатырем. А зимой приходим раз из караула в столовую — я даже испугался: столы свалены, треск, крики, «старички» кругом, а таджик стоит в центре и ножом размахивает — губы сжаты, глаза красные…
Борис, повернув голову, грустно посмотрел на Григория.
— Зацепил он тогда одного сержанта. Скальп, правда, не снял, но тот еще долго перевязанным ходил. Самого таджика наши офицеры спасли — отправили в другую роту, а скорее всего просто решили не поднимать шума, чтоб самим не погореть. Вот я и говорю тебе, не торопись, не спорь — выждать надо…
Когда они вернулись в казарму, сразу узнали новость: в Ленинской комнате роты состоится комсомольское собрание.
— Товарищи солдаты! — началсвою командирскую речь, расхаживая от окна к двери и обратно, лейтенант Добрынин. — Армейская служба — это, товарищи, тоже жизнь. И поэтому каждый из нас может оступиться. Я, например, такой же комсомолец, как и вы, рядовой член организации, с правами и даже обязанностями. Вы можете критиковать и меня. И критикуйте, критикуйте. Но не забывайте, что через полчаса собрание закончится — и я снова стану командиром взвода!
