— Что, товарищ солдат, спите на боевом посту?
— Это не мой пост, — ответил, вставая, Гараев.
— Правильно, — ухмыльнулся офицер, — твой пост теперь до конца службы будет в посудомойке. А сейчас марш в казарму!
Второй раз он уснул уже в постели. Встав по команде «Рота, подъем!» вместе с остальными, он до конца дежурства старательно промывал нежирные тарелки в трех водах и аккуратно складывал их на стеллаж. Но по косым взглядам в окошках было ясно, что план расправы пока только пишется.
На вечернюю поверку Гараева как пришедшего из наряда не поднимали.
Текст последнего письма домой:
«Здравствуйте, дорогие мои мама и папа! Простите, что не писал вам целую неделю, — служба пока не дает развернуться моему гуманитарному таланту.
Папа, если б ты только знал, какие здесь места для охоты! Глухари хлопают крыльями под окнами, а зайцы бегают прямо за забором. Одним словом, есть кого погонять тут нашему Серому — это же Сибирь! А что, мама, до твоих вопросов, так мяса здесь и в тарелках хватает. Иногда, правда, приходится есть красную рыбу, но только по праздникам. А праздники здесь бывают редко, потому что армия — вещь суровая, сама понимаешь. Как говорит наш командир, здесь закаляются сердца и другие органы солдат. Я ему верю на слово, а не верить нельзя — это не одобряется.
Расскажу лучше хохму. Подходит как-то лейтенант Фролов к дневальному, молодому солдату, и тот, конечно, сразу отдает ему честь, то есть подносит правую ладонь к виску и держит ее так. А лейтенант спрашивает его: «Куда пошел командир роты?» Тут дневальный подум ал-подум ал, а потом подносит левую руку к левому виску, а правой показывает — туда! Вот смеху-то было!
Итак, мои дорогие, начинается четвертый месяц моей службы. Это уже будет третья часть первого года! Время летит как пуля. Вернусь, поступлю в университет, как правильно, папа, ты мне советовал. И ты познаешь истину, и истина сделает тебя свободным.
А пока бегу строиться. Целую вас и Серого, скажите ему, что это — я.
Ваш сын Гриша».
О том, что хранить письма не разрешается, очень часто говорил лейтенант Добрынин. Лейтенанта прямо трясло-колотило, когда он замечал, что внутренний карман гараев-ской формы начинает оттопыриваться — от пачки писем, лежащей там.
— Убрать! — коротко тыкал он Гараева в грудь.
И в тумбочке, кроме зубной щетки, пасты и бритвы, ничего быть не должно. Рвать и выбрасывать письма от матери и товарищей Григорий не мог — рука не поднималась, поэтому скоро он нашел выход: складывал письма в конверт, писал на нем адрес друга с большой буквой «Н» — не вскрывать — и отправлял этот пакет на свободу.
