Частенько наезжали в Заблудово шумные гетмановские единомышленники. Тогда во дворце поднималась кутерьма, захлестывавшая все село. Подвыпившие паны махали саблями, стреляли в воздух и кричали что есть мочи: «Унии не бывать! Смерть еретикам! Виват гетману!»
И вот после одного такого съезда гостей, когда, к общему удивлению, мало шумели и стреляли, гетман наутро сам пожаловал в печатню.
— Ну, Иван Федоров Москвитин, пробил час. Приступай к делу. Начнем печатание Евангелия учительного. Да поможет нам бог…
Наконец-то они дождались этого радостного часа, унесшего прочь тяжкие сомнения и раздумья. В тот день поздно вечером при золотистом огоньке свечи записал Федоров в свою потаенную тетрадочку: «Путь мой мне ведом. По милости пана Григория Александровича Ходкевича, на собственные средства его милости началось печатание Евангелия учительного в 1568 году месяца июля 8».
Набирал текст сам мастер. Тимофеев печатал, а переплеты готовил Ваня. Работа спорилась, и в такие часы Ванятка высоким голосом заводил:
Как у наших у ворот
Стоял девок хоровод…
Тут же подхватывал баском Петр:
Федоров незлобиво ругался:
— Ну вас, греховодники. Дело упустите, — но прислушивался к песне с удовольствием.
Появился и четвертый работник. Скучая по другу, все чаще заглядывал в печатню Гриня, да так и прижился. Поначалу на подхвате был, а потом стал приглядываться, все больше и больше вникая в дело.
Заходил в печатню и местный священник Нестор. Садился за стол у окна, начинал вычитывать готовые отпечатанные листы. Искал ошибки, опечатки. А то рассказывал местные предания и истории.
— Случилось все это года полтора-два назад, — начал однажды свое повествование Нестор. — Есть у нашего гетмана имение Спасово на Волыни. Так вот, ехал как-то зимой мимо этого села отряд людей князя Курбского, отъехавшего из Москвы в Польшу. Дело шло к ночи, да еще вьюга разыгралась. Решил отряд заночевать в Спасове. Тамошние дворянчики не противились — пожалуйста, ночуйте, а сами замыслили поживиться за счет отряда. Так и сделали. Солдат прирезали. Оружие, коней, деньги себе забрали. Курбский, как прознал про это, давай метаться, жалобы строчить. Только супротив нашего гетмана никто не пойдет. Он сила великая. Курбский жалуется, а гетман наш помалкивает да в усы посмеивается — людишкам его прибыток, да и врагу московского царя печаль великая…
Федоров слушал молча — в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Не мог он знать в ту пору, что ему самому придется в будущем столкнуться со спасовцами.
