Один из опричников, что был при Федорове, подошел к часовым, что-то шепнул, приоткрыл дверь и скользнул в щель. Печатник остался ждать, а вокруг продолжались разговоры, смех и шутки, от которых у Федорова порой пробегали мурашки по спине.
Но вот дверь широко распахнулась, и в зале сразу наступила тишина. Федоров перешагнул невысокий порог.
Прямо против двери на простом высоком кресле сидел изможденный старик, одетый в черное монашеское одеяние.
«Боже мой, какой он старый, а ведь годами моложе меня», — первое, что подумалось Федорову.
Пристально, будто видел его впервые, вглядывался царь в Федорова. Потом раздался глухой голос:
— Встань! Подойди!..
Только тут Иван заметил, что в палате находится еще несколько человек в монашеских одеяниях, но подпоясанных саблями. Он сделал несколько шагов к трону и снова упал на колени. Вновь раздался глухой голос царя:
— Встань, Иван! Ты исправно служил мне верой и правдой. Мы довольны твоими печатными книгами… Знаю о горе твоем. Понимаю его, как отец понимает горе детей своих… Уповай на бога, Иван… А тебя гордыня обуяла…
Федорову показалось, что черные фигуры, стоявшие вокруг, приблизились к нему.
— Я — царь, твой государь, все дни в покаянии провожу, молю заступничества за всех вас, грешных. Гляди, раб…
Царь откинул капюшон, и Федоров увидел у него на лбу синее пятно…
— Всю ночь поклоны бью, а ты, смерд?
Теперь кольцо черных фигур стало еще уже.
— И жена с дитем умерла. Все за грехи твои, за гордыню, — голос царя стал громким, рокочущим. — А кто ты есть? Никто, червь земной… В монахи идти небось не захочешь… Честолюбив… Диаконом быть не можешь. Трудиться для блага моего теперь тебе тоже не положено… Так кто же ты?..
Иван Васильевич тяжело откинулся на спинку трона. По его бледному лицу ползли крупные капли пота. Он прикрыл глаза и застыл так. В палате стояла глубокая тишина, только сквозь дверь доносился глухой гул голосов. Наконец он очнулся.
— Оставьте нас…
И вмиг палата опустела, точно черные фигуры ушли сквозь стены.
— Подойди ближе, Иван… Вот так… Посмотри, Иван, в глаза… Будешь ты мне служить верой и правдой? Не переметнешься, как Курбский, к врагам моим?..
Глаза царя жгли Федорова, но он выдержал этот взгляд. Не было за ним вины.
— По закону нашему не можешь ты, вдовый, не приняв пострига монашеского, книги священные печатать… Может, в другое время взял бы я этот грех на себя, да врагов у тебя много. Самостоятелен, на язык остер… А книги твои государству нашему нужны, ох как нужны сейчас… Вот почему решил я послать тебя, холопа нашего, в Литву, к гетману Ходкевичу…
