– Не померла бы, девицы, любимица наша?
– А-а-а! – пронеслось не то стоном, не то криком по комнате, и, конвульсивно зажав в пальцах ножницы, Ганя поднялась со своего места, бледная как смерть.
– Ганюшка! Что ты? Рехнулась совсем девчурка! – заговорили и засуетились вокруг нее швеи. – Ганя, Ганька! Да что это, на ней лица нет, девицы! Водой ее спрыснуть, что ли, – заволновались они.
Но Ганю не пришлось спрыскивать водою. Она опомнилась в ту же минуту и опустилась, словно обессиленная, на свое место.
– За свой предмет, за душеньку свою испугалась девчонка! – усмехнулась Августа, поправляя свою пышную, модную прическу и, внезапно бросив внимательный взгляд на Ганю и на ее работу, сама побледнела и, заметно меняясь в лице, прошептала чуть слышным шепотом:
– Да что ж это такое, девицы? Господи боже! Лиф-то индийский! Глядите, глядите, несчастье какое, – и, не будучи в состоянии прибавить что-либо от волнения, она, перегнувшись через стол, вырвала из рук Гани шелковый, из заграничной ткани лиф Мыткиной и растянула его между руками.
От распоротого наполовину бокового шва на лифе шел огромный прорез, сделанный ножницами на самом видном месте.
Дружное, исполненное бессловесного ужаса «ах» вырвалось у всех присутствующих в мастерской работниц.
От испуга ли при известии об опасности, грозившей жизни Бецкой, от волнения ли, сопряженного с этой вестью, дрогнула вооруженная ножницами рука Гани, но факт порчи лифа говорил сам за себя. Ужасное несчастье было налицо: огромный прорез «по живому месту» (означающему крепкую материю на языке швей) шел на самой груди лифа.
Случай являлся настолько чудовищным, что пораженные и уничтоженные вконец работницы в первую минуту не нашли в себе возможности произнести ни одного слова.
Жуткое молчание воцарилось в мастерской. Оно длилось с минуту, по крайней мере, потом заговорила первая Нюша быстрым и тихим шепотом, чтобы не быть услышанной в соседней комнате «страшной Розкой»:
– Ганюшка! Бедная! И как же это угораздило тебя! Бесталанная ты девонька! Ну, что «они» теперь сделают с тобою! Лучше бы тебе и на свет божий не родиться! Ах ты господи, эк ты беду на себя накликала, девочка!
– Да уж, попадет ей здорово, бедняжке! – и белокурая Августа покачала сочувственно своей хорошенькой головкой.
Что и говорить! – вмешалась Саша. – Коли Зину помните, из-за трюмо собственного на тот свет отправила, так из-за индийского лифа миллионщицы забьет она до смерти наверняка нашу Ганьку.
