— Да нет, — признался Степан, — живу далеко.
— Ну что ж, грейся, — помолчав, сказал старик и велел сесть поближе к теплой печке, а сам снова принялся за валенок. В сторожке было тепло, пахло плавленым воском. В переднем углу горела лампадка, слабо освещая какую-то большую, от пола до потолка, картину. Степан вгляделся. Иисус, босиком, стоит на белом облаке. Картина была старая, тусклая. Ее, верно, вынесли сюда из собора за ненадобностью. Рядом с картиной на стене тикали ходики с двумя медными гирьками, и Степан глядел то на картину, то на ходики, а старик молча возился с валенком. Может быть, он совсем забыл о Степане? Степан решился напомнить о себе, — старик казался ему добрым человеком. Кашлянув, сказал:
— Отчего, дедушка, не бьешь часы днем, а только ночью?
Старик, сплюнув с губ дратву, не сразу ответил:
— Ночью люди не видят солнце, не знают, сколько времени, надо им сказать. Вот я и бью ночью.
И опять молчание. Только неутомимые ходики частят — тик-так, тик-так.
Наконец старик отложил валенок в сторону и так же молча прошел за печку, где на полу стояло ведро с водой, небольшой чугунок и лукошко с картошкой. Он положил в чугунок несколько картофелин, плеснул ковш воды, помыл их и воду вылил в щели между половицами. Одной рукой кое-как порезал картофелины, залил водой, бросил туда горсть просяной крупы. Чугунок сунул в печку на горячие угли.
— Что же ты, дедушка, не почистил картошку? Разве из нечищеной картошки варят суп? — спросил Степан.
— Варят, сынок, коли нечем чистить. Одной рукой много ли начистишь.
— Я бы тебе почистил!
— Сегодня ты мне почистишь, а завтра кто? — сказал старик насмешливо.
В голове у Степана сверкнула мысль: остаться жить со стариком, он бы ему все стал делать — чистить картошку, носить воду и дрова, а ночью выходил бы бить часы.
— Если бы ты мне разрешил, то я всегда бы стал тебе чистить картошку, — проговорил Степан робким голосом. — Совсем бы остался жить у тебя.
Мохнатые и седые брови старика взметнулись вверх. Он молча смотрел на Степана, потом спросил:
— А кто ты есть? Откуда?
Степан уже доверился доброте старика и быстро рассказал ему свою печаль. Помолчав, он еще раз для убедительности повторил:
— Отец ему наказал, чтобы он меня отвел, а он заставляет меня работать... У меня совсем нет охоты заниматься столярным делом, я хочу рисовать.
— Писать иконы, сынок, дело трудное. Всякий их не может писать. Для этого надобен талан. — Он поднял глаза на икону в углу, перекрестился и продолжил: — Видишь, как написано. Иисус будто живой стоит перед нами. И не поверишь, что это сделано грешной рукой человека...
