Это был бы красивый, дальновидный, достойный уважения политический жест, идущий вразрез с общественными настроениями, для которого потребовалось бы не больше мужества, чем Линкольн уже проявил своим отношением к Фримонту. На его стороне были бы Самнер, Сьюард, Блэр и генерал Макклеллан;
[172] и если бы освобождение произошло немедленно – до того как многие юристы и государственные деятели успели подогреть общественное настроение, заявив, что этот поступок соответствует нормам международного права, – то страна, получив краткое и решительное указание на то, что мы верны принципам, за которые всегда боролись, согласилась бы с этим решением. Но Линкольн явно опасался отпускать Мэйсона и Слайделла, хотя должен бы понимать, что их голоса из тюрьмы будут слышны гораздо сильнее, чем из Лондона и Парижа. Действительно, с политической точки зрения Соединенные Штаты должны были помочь автору Закона о беглых рабах добраться до Лондона, а защитнику пиратства в интересах рабовладения – попасть в Париж. Их заявления никоим образом не могли повредить делу Севера, поскольку всем, по крайней мере в Англии, было понятно, что они представляют институт рабства. Промедлив и не поверив своему душевному импульсу, Линкольн упустил прекрасную возможность одним словом одержать победу, эквивалентную успешной военной кампании. Будучи одновременно лидером и выразителем общественного мнения, он в этот момент допустил, чтобы второе одержало верх над первым. Согласие с американской публикой в том, что при любом споре с Великобританией следует учитывать интересы только одной стороны, помешало ему нанести великолепный удар. Поскольку он не предпринял никаких действий и не сделал никакого публичного высказывания, его молчание было истолковано неправильно и о нем распустили ложный слух, что президент якобы «занял твердую позицию», заявив: «Я скорее умру, чем отпущу их».
[173]Поскольку в то время не было трансатлантического кабеля, Англия узнала новость о захвате Мэйсона и Слайделла только 27 ноября. Общее мнение было однозначным: это оскорбление ее флага. Новость «стала здесь огромной сенсацией, – написал Джон Брайт Самнеру из Лондона, – невежественный и вспыльчивый класс, орущий “правь, Британия”, как обычно, зол и дерзок».[174] «Возбуждение настолько велико, – заметил Адамс в депеше Сьюарду, – что поглощает все остальные темы момента».[175] Чарлз Маккей,[176] друг Сьюарда, написал, информируя его и президента: «Народ обезумел от ярости, и если бы сейчас провели опрос, боюсь, 999 из тысячи выступили бы за немедленное объявление войны. Лорд Палмерстон не в состоянии противостоять потоку, даже если бы захотел. Если он смирится с оскорблением флага – его правительство обречено, оно не продержится и двух недель».
