Краткая история: Реформация | страница 42
Этот процесс был двояким: памятники идолопоклонства требовалось уничтожить так (по крайней мере, в теории), чтобы исчезла даже память о нем, и одновременно проложить путь для введения реформаторского богослужения, при котором проповедь и соответственно кафедра занимали главенствующее место. В той части «Книги мучеников» Джона Фокса, где описывается правление Эдуарда VI, в издании 1563 г. один и тот же посыл представлен как в тексте, так и в образе. В правом верхнем углу страницы изображены паписты, грузящие свои «ничтожные вещи» на корабль католической веры, а король вручает Библию своему духовенству и знати в нижнем левом углу. Костер сверху на заднем плане превращает в пепел последние остатки папистских предрассудков, папского идолопоклонства, а кафедра на переднем плане представала средством проповедования Слова Божьего[125][126].
Если предназначение и способ физического и духовного преображения церковных зданий были понятны, то каковы же были побуждения этого разрушительного порыва? Благочестие видения и созерцания, «зрительное благочестие», было центральным столпом позднесредневековой религии[127]. Изображение, так же как устное или письменное слово, вело верующего к встрече с Богом. В зрительном контакте присутствовала непосредственность встречи, которая позволяла материальному объекту стать для мирянина своего рода «книгой» и средством обучения неграмотного. Этим обосновывал место образов в церквях папа Григорий Великий, что стало общим местом в сочинениях позднего Средневековья. В 1286 г. Гийом Дюран[128] объяснял, что, «когда формы внешних объектов проникают в сердце, они некоторым образом рисуются там, потому что мысли о них и есть их изображения». Великопостная практика сокрытия икон, продолжал он, являла собой аллегорию сокрытой божественной природы Христа во время Страстей Господних[129]. Литургия и посещение церкви были в первую очередь зрительным опытом, а сами церковные здания играли ключевую роль в распространении христианства. Если видимый мир и в самом деле был знаком мира невидимого, тогда через символику природного или материального верующие могли прийти к лучшему знанию божественного[130].
Портрет Эразма Роттердамского. Ганс Гольбейн, 1523 г.
Это не значит, что религиозные изображения никогда не становились предметом обсуждения или споров. Отношения между христианскими иконами и явным запретом второй заповеди[131] обсуждались в сочинениях Отцов Церкви, дискуссиях между Востоком и Западом в VIII веке
