Согласно идеям, выработанным романтизмом, природа — женщина, избавленная от тяжкого бремени познания, считавшегося мужской прерогативой. Но мужская сознательная воля стремилась улучшать то, что казалось ей переменчивой, загадочной и могучей красотой природы, теперь слившейся с женственностью и отчасти проявлявшейся во внутренней духовной и инстинктивной жизни обоих полов. Мужчины, относя женщин к воплощениям природы, могли даже лелеять сомнительное допущение, что природа сама стремится быть понятой и разъясненной мужчиной, «созданной» им в формально управляемом виде, так чтобы его сознательное почтение к ней и удовольствие от нее маскировали бессознательный страх перед ее силой.
Именно это общее состояние двойственного желания и иллюстрировала тогдашняя мода — и мужская и женская. Наряду с красотой внешнего природного мира — цветы, вода, облака, звезды — женские платья тоже намекали на внутренний природный мир, поток мечтаний, страхов и невысказанных желаний. Мужчины могли испытывать удовольствие при виде женщин, облаченных в прекрасно подобранные туалеты, явно укрощавшие стихийные женские силы. Женщинам же было приятно созерцать мужчин, одетых в утешительные доказательства стремления к порядку и здравомыслию. Двойные портреты — иллюстрации модных образцов одежды для обоих полов или жанровые сцены викторианского периода, зачастую на фоне природы, противопоставляли безудержные женские фантазии мужской ясности и здравому смыслу.
В начале XX века стабильность сдала часть своих позиций как главная тема мужской одежды. Дизайн не ухудшился, но разнообразие вариантов мужской элегантности сузилось; и между 1910 и 1930 годами пиджачный костюм вступил в свои права как эстетическое эхо века машин. Появившись впервые, гладкие трубы рукавов и штанин, аккуратные воротник и галстук выглядели бесконечно уверенно и достоверно или отчаянно революционно. Теперь они смотрелись функционально и рационально. Искусство и мода гармонизировали их с аналогично гладкими и трубообразными женщинами и с такими же ровными зданиями. Мы видим, как предположительно «фаллический» вид узких, гладких, быстро движущихся объектов стал формальным элементом нейтральной эротической силы без специфически мужских или женских ассоциаций.
Вскоре и вся человеческая природа начала подчиняться той же абстракции визуальной формы. Она следовала новым правилам современного искусства и перестала быть в раздоре с одеждой, которая, в свою очередь, снова начала казаться более естественной, как в неоклассические времена. Визуальная жизнь предъявила права на зарождающееся ощущение физической истины как чего-то состоящего из фундаментальных структур, которые можно постичь и понять; из фундаментальных понятий, которые можно изобразить схематически. Тайна перестала быть притягательной. Природа, человек и культура стали подчиняться одним и тем же новым интеллектуальным правилам. Теперь все создаваемые человеком предметы разрабатывались таким образом, что подразумевали структурную динамику. Оба пола, таким образом, нашли новую основу для создания своего визуального равенства.
